О них рассказывали легенды. Учили о них в школах. Писали книги. Об их мужественных поступках, смелости. О красоте и уродстве, о вере и безумии.
И только немногие знали, каков был истинный конец каждой из них. Совершенно секретные сведения.
Каетан знал.
– Аля, ты не можешь остаться.
Остальные мужчины стали расходиться по своим делам, даже Шернявский.
– Я должна. Мне некуда возвращаться. – Она смотрела на него напряженно, одновременно с надеждой и отчаяньем. Ради кого она сюда пришла? Ради него, идеализированного героя и защитника, или ради исчезнувшего мужа, любимого опекуна? Кого хотела спасти и что хотела найти? Желала безопасности – или, возможно, хотела справиться с угрызениями совести?
Она облизала губы, нервно моргнула, ноздри ее раздувались в ритме дыхания.
Каетан взял ее ладони, почувствовал жесткую кожу, узкие, костистые пальцы, неровно обрезанные ногти. Она раскрыла ладони, обняла пальцами его запястья, притянула.
– Позволь мне, прошу.
Он почувствовал ее дыхание у себя на щеке.
И тогда краем зрения заметил Бобылина, который стоял в десятке шагов в стороне. К носу он прикладывал широкий холодный клинок ножа разведчика, закрывая себе левый глаз. Но правый внимательно глядел на Каетана. В этом взгляде не было осуждения – был, скорее, вопрос: что ты с этим сделаешь, парень с Запада? Что сделаешь с этой девушкой?
Каетан потянул Александру за собой, прямо к бункеру. Они прошли охранную завесу и услышали доносящиеся изнутри вопли.
– Это он?! – спросил ее.
– Нет, это не он, наверняка не он, – выдохнула она, а когда отдельные крики превратились на миг в протяжный скулеж боли, у нее подогнулись колени. Она потеряла сознание, и если бы Каетан вовремя не подхватил ее, то упала бы на землю.
Он принес ее к костру, уложил на одеяло. Она открыла глаза.
– Найди его, прошу.
Момент ушел.
15
Позже вечером, когда Александра уже уснула, Каетан подошел к Шернявскому.
– Бобылин и остальные слушаются тебя, словно бы ты их командир, а не пенсионер, которого ввели в отряд как няньку для господина географа.
– Хочешь знать – почему?
– Я догадываюсь. Но не уверен.
Мужчина какое-то время мерил Каетана взглядом.
– Ты знаешь, что я некогда был знаком с твоим отцом?
– Я не удивлен. У Роберта удивительно много знакомых. Порой мне кажется, что половина армии – это его приятели, а вторая половина – приятели этих приятелей. Вы вместе сражались?
– Нет. Это была короткая встреча, совещание в штабе на южном фронте. Потом мы разошлись по своим занятиям. Симпатичный мужик, насколько я помню. И опасный.
– Он никогда не поднимал на меня руку, если ты об этом. Хотя причины у него были.
– Я и не подозревал его в таком.
– Но ты хотел сказать… – вернулся к теме Каетан.
– Да, Бобылин сражался в том же подразделении, что и мой сын. Они были приятелями. Он выжил, Сташек – нет. Как оно бывает на войне. Тебе ведь такое известно, верно?
Каетан глянул на него внимательней.
– Да, – сказал, поколебавшись. – Как оно бывает на войне.
Они смотрели на темноту, что окружала лагерь: там лишь время от времени мелькали фонарики часовых, чтобы сразу же исчезнуть среди растительности. Туман покрывал небо плотной завесой, не позволяя пробиться свету хотя бы одной звезды. Единственным постоянным источником света был жар уже приугасших лагерных костров.
Ночью степь часто мутировала. Трава разрасталась, превращаясь в высокие жесткие стволы, из которых вырастали вьюнки, спутанные, будто колючая проволока. Бывало, что эти псевдодеревья склонялись, соединялись, словно стены уступающих времени домов, а измененная степь тогда напоминала руины покинутого села. Или лес виселиц с бесформенными плодами-висельниками, что вырастали из горизонтальных веток. Но случались и куда менее опасные изменения – в поля псевдопшеницы-переростка, в заторы как бы плетней, в ряды уродливых, но сохраняющих форму крестов.
Именно так случилось и в этот раз. Может, к такому привело присутствие людей и эльфийской магии, может, перечарованная земля лагеря насытила окрестности памятью о нормальности, а может, это была только случайная игра форм. Побеги травы изменились в так называемый березняк, а псевдодеревья вблизи лагеря даже выпустили листья. Притворный лес зашумел.
– Что делаем с ней? – прервал тишину Каетан.
– Она не может тут остаться. Будет мешать нашей работе. Кроме того, ты ведь знаешь, что ей угрожает, если ее поймают.
– Она пришла сюда сама. Она смелая и сильная. Она знает степь не хуже многих из наших солдат. И уж наверняка лучше меня.
– Она не может остаться, Каетан. Ты ведь понимаешь.
– Я смотрел те рапорта.
– А я – видел, что происходило. Видел женщин, схваченных урка-хаями. – Шернявский заколебался. – И знаешь, что я тебе скажу? Послушай меня внимательно, потому что повторять я не стану. Моему сыну повезло. Он просто погиб.
– Прости, я не хотел…
– Мы должны отправить ее в город, хотя бы нам пришлось ради этого прервать миссию. А кроме того, Бобылин мог быть…
– Она не шпион! – Каетан произнес это несколько громче, чем следовало.
– Осторожней, парень. Женщины Востока обладают мощными силами… – улыбнулся Шернявский, а потом серьезно добавил: – Я не подозреваю ее в этом. Но она – найденыш. Никогда… никогда нет гарантии, что яд не отравил ее крови.
– А что со всеми этими солдатами? Большинство балаховцев – это…
– Это воины. Они запечатаны мощными заклинаниями. И все же некоторые из них проигрывают в схватке с Туманом.
– Как ее муж?
– Ты ведь понял, да? Потому что она – до сих пор не поняла. Его или сожрали, или же он превратился и стал одним из них. Понимаешь?
– Да.
– Мы должны ее отсюда увести, понимаешь?
– Да.
– Время отдыхать. Ступай к ней, – сказал Шернявский, а Каетан так и сделал: словно старший мужчина был не просто случайно встреченным сотоварищем по экспедиции, а командиром или… отцом.
Он расстелил куртку рядом с карематом, на котором спала Александра. Лег, и тогда девушка повернулась в его сторону и сильно прижалась к нему. Тихо посапывала во сне, руки ее дрожали. Ему было неудобно, но он боялся шевельнуться, чтобы она не сбежала. Потом он уснул с почти одеревеневшей рукой, подложенной ей под голову.
Ровно в два двадцать три березовый псевдолес начал снова меняться. Судьбусоли затряслись. Часовые подняли тревогу.
