Миновала ночь, пришел новый день, а Каетан все сильнее страдал от жажды. Слабел и терял чувствительность в конечностях, которые долгие часы оставались неподвижными. В какой-то момент он даже сблевал, плюясь и фыркая жидкими вонючими выделениями. Несколько урка-хаев подошли ближе, чтобы внимательно следить за человеком, ожидая развития событий. Они наклонились, обменялись короткими фразами, жестикулировали – словно бы то, подавится человек или нет, было предметом спора.
Каетану же пришло на ум, что они заранее делят его на кусочки для поглощения. Но пока не решились на нападение, посчитав, похоже, что он еще не ослабел окончательно.
На этот раз урка-хаи не торопились убивать остальных пленников. Снова раздели всех, связали, выгнули, часто ломая конечности и разрывая кожу. Но потом бросили их на землю: слабых и униженных.
Еще вчера солдаты Речи Посполитой и гордые балаховцы, офицеры и солдаты. Сегодня – обнаженные и униженные, ожидающие страшной своей судьбы, смерти без достоинства, которая, в конце концов, принесет еще и то, что они так презирали и чего так сильно опасались: они станут частью урка-хаев, чудовищ, с которыми они сражались всю свою жизнь.
Среди них не было Александры, а она ведь ехала в той же самой «Росомахе».
Каетан надеялся, что, как и было договорено на случай неудачи, она получила пулю от своих, что не позволило ей попасть в лапы урка-хаев. И что она не узнала, как на самом деле закончил ее муж, поглощенный в ту ночь Туманом. В ночь, которая пробудила в венах Альберта яд степи и превратила его в чудовище.
Для схваченных солдат теперь копали ямы поближе к Каетану. Сперва он думал, что затем, чтобы он мог хорошенько присмотреться ко всему ритуалу. Но потом заметил, что там, где живьем закопали вчерашние жертвы, просто уже нет места. Земля там набухла и осыпалась, раздвинутая растущими кроваво-красными бункероподобными плодами. Он не мог точно их посчитать, поскольку они перекрывали друг друга. Но он был уверен, что насчитал бы их ровно столько, сколько солдат погибло вчера по время ритуалов урков.
Каетан все время пытался освободить руки. Но теперь приходилось делать это осторожно – он пребывал под постоянным наблюдением. Альберт Мацеевицкий, измененный в урка-хая, оставил прочие лагерные занятия и непрестанно кружил вокруг защитного барьера. То и дело он останавливался напротив Каетана, застывал почти в полной неподвижности, накренял голову и всматривался в плененного человека.
Некогда он был видным мужчиной – высоким, светловолосым, хорошо сложенным. Но несколько месяцев в степи его изменили, согнули. Руки его удлинились так, что кончики пальцев касались теперь коленей. Он уже много раз черпал из людей – во рту его блестело несколько золотых острых зубов, каждый – за одну разделанную жертву. Черный скальп длинных волос опадал на правое плечо. Одежда – джинсы, футболка, куртка, которую он носил, когда его поглотил Туман, – была уже потрепанной, врастала в тело во многих местах, больше напоминая дополнительный слой кожи, чем одежду. Из-под длинного рукава виднелись ремешки как минимум двух часов. На голых фрагментах кожи можно было заметить и татуировки – несколько лиц и несимметричные узоры, но особое впечатление на Каетана произвело фиолетовое сердце, выцарапанное на груди, под ключицей. В центре рисунка виднелась надпись «МАМА». Все урки носили такие татуировки, что не мешало им относиться к каждой схваченной женщине с особой жестокостью. Согласно неподтвержденным донесениям урка-хаи, которые находили место своего рождения, растворялись в Тумане. По другим, столь же неточным, бывали случаи, когда в лапы создания попадала его настоящая мать. И тогда, как говорили, урка возвращался в свой старый человеческий образ, чтобы мать могла внимательно его рассмотреть. А потом он делал с ней то же, что и с каждой другой женщиной.
Лицо Альберта не выражало никаких эмоций, он не корчил гримасы, губы его не выкрикивали проклятий. Глаза, как и у всех урков, словно всматривались в какую-то точку за Каетаном, а не в него самого. Он не моргал, не раскрывал губ, не строил рож. Только ноздри его порой подрагивали, и тогда, словно почуяв запах, он устремлял взгляд прямо на пленника. Другие урки тоже порой подходили к флажкам, всматривались в пойманного географа, но никто из них не делал этого так часто и не проводил тут так много времени, как Альберт. Существовала только одна причина: Альберт ощущал запах своей жены, хотя, вероятно, дело тут было не в запахе, а в ауре, воспоминании разговоров и эмоций, которые в последние дни единили ее с географом.
Каетан не мог сказать, притягивает ли Альберта к защитному барьеру остаток его человечности, тень любви к Александре или же он видит в географе хахаля, который подбивал клинья к его бабе и которого следует за это покарать.
Он сумел освободить ладони к вечеру третьего дня своей неволи.
Красные бункеры, могилы его товарищей, уже выросли до тех же размеров, как и «грибы», которые они отыскали в степи раньше.
Ему даже начало казаться, что сквозь барьер он слышит крики погребенных заживо искалеченных солдат.
Наверняка крики эти слышали остальные остающиеся в живых солдаты. Вероятно, потому-то их и не убили сразу. Они должны были узнать перед смертью, какая судьба их ожидает. И умирать в страхе и стыде. В собственной моче и крови. Без надежды. Так фрагменты их тел сделались бы частью урков, а окровавленные туловища – прекрасной питательной средой для новых бункеров. Их размягчали, как мясо перед тем, как подать на стол, потому что именно этим они и были для урка-хаев. Мясом и душами, которые следовало взять.
Каетан распознал среди пленных нескольких молодых солдат, с которыми разговаривал во время пути; нашел он и Шернявского. У мужчины были сломаны обе ноги, кровь сочилась из множества ран, почти все время он оставался без сознания. Но он был жив и когда порой открывал глаза, то смотрел прямо на Каетана – так, как бросили его палачи. И тогда произносил слова, которых Каетан не слышал и не понимал, но все же угадывал их значение.
«Не позволим им из нас зачерпнуть. Убей нас. Просто убей нас!».
А потом день закончился и наступили сумерки.
Небо быстро сделалось черным, каким бывает ночное небо в Тумане. Только порой по нему пробегала ржавая вспышка.
Красная комета. Или пробой в Тумане, дающий дорогу свету луны. А может – это просто бред, вызванный усталостью. Оптический обман зрения.
Или след птицы-разведчика.
Это была теплая ночь.
20
Шум поднялся примерно в четвертом часу утра. Это разбудило Каетана, потому что географ уже не спал какое-то время. Собирался с силами. Заряжал котов. Произносил боевые мантры.
Он не сумеет освободиться от пут незаметно. Когда разорвет магические оковы, соединяющие его с красной землей, урка-хаи сразу же узнают об этом. Потому что в силе ощутится сильное волнение. И потому он не сумеет никуда прокрасться, пробраться, укрытый во тьме; не сумеет перебить урков тихо, одного за другим; не сумеет тайно освободить пленников, чтобы они помогли ему в бою.
