Азимулет указывал примерное направление, с которого приходил смрад йегеров, и вычислял дистанцию в десять-пятнадцать километров. Восемь из них Каетан преодолел на коне, остальные шесть – пехом, оставив Титуса в природном укрытии из густых кустов. Далеко после обеда он добрался до границы леса. Теперь сигнал из азимулета был сильным и отчетливым. Географ, все время держась линии деревьев, отправился на северо-запад, к взгорью, что чуть поднималось над поросшей травами равниной. Решил, что там он найдет наблюдательный пункт получше, но и не надеялся на столь идеальное для подъема дерево. Вернее – два дерева. Судьба, похоже, была к нему благосклонна.
Он надел «гогглы», обвел взглядом горизонт. Заметил темно-зеленую линию, верный знак, что там есть лес, а травянистая равнинка – всего лишь прыщ на теле чащи, которой поросла вся центральная Европа. Вероятно, перед Нашествием здесь находился некий городок, транспортный узел. Свидетельствовали об этом несколько более темных полос растительности, пересекающихся примерно в центре свободного пространства, – вероятно, следы от старых дорог. Но с такого расстояния не было видно никаких других следов человеческой активности, домов, дорожных столбов или вышек мобильной связи. Плуг войны вспахал Европу, засыпая руины человеческих жилищ подвижными скалами, водами Атлантики и кучами земли. В этом месте наверняка должно было погибнуть изрядное число людей, раз уж йегеры выбрали его в качестве своего лагеря. Они черпали силы из почвы, что помнила страх и боль, грелись в старых отзвуках смерти, словно ящерицы, купающие тела в лучах солнца.
Лагерь находился в полутора километрах от Каетана, на северо-запад. Он состоял из прямоугольных контейнеров, выставленных на вершинах пятиугольника. Были у него темно-зеленые губчатые стены, покрытые черными идеограммами, которые невозможно было прочесть с такого расстояния. Каетан не заметил никаких дверей, окон, надстроек, труб, антенн. Они казались каменными монолитами, поросшими мхом, весящими тонны и лежавшими тут тысячелетиями. Нет ничего более ошибочного. Это были боевые повозки йегеров, во время экспедиций они служили тем военными машинами, домами, местами отдыха и загрузки силы. В официальной военной номенклатуре их называли «танками», но большинство людей звали их просто «матками».
За границами лагеря, ровно посредине каждой из сторон, стояло по трехметровой мачте черного металла, расширяющейся на конце в небольшое сопло, где пылал огонь. Свет его был поразительно белым, резал глаза даже днем. Огонь танцевал над мачтой, складываясь в яркие знаки силы, создавая вокруг базы охранную сеть.
Каетан знал, что положение отдельных столпов – не случайно. Бараки и мачты создавали пентаграмму, наполнявшую лагерь дополнительной силой. А внутри царило движение, организованное и подчиненное одной цели.
Йегеры строили требушет и готовились к психологической атаке.
Пока что поставили лишь фундамент устройства – вверх метра на четыре торчала эдакая перевернутая передняя вилка гигантского мотоцикла, стабилизированная растяжками, наискось идущими к земле. Ее плечо уплощалось кверху, ступицы к оси были обустроены конструкциями эфирных подшипников.
Шестеро йегеров увеличивали машину. На первый взгляд могло показаться, что они ничем не отличаются от бригады строителей, ставящих конструкцию под присмотром инженера. Но внимательный взгляд мог обнаружить разницу. Работали они без передыха, не задерживаясь, не совещаясь. Порой двое, а то и трое делали нечто совместно, но им не приходилось окликать друг друга. Они просто одновременно откладывали то, чем занимались ранее, и собирались там, где необходимо было общее усилие. После, закончив, они снова возвращались к своим обязанностям. Так они были устроены и обучены – стандартные действия и повторяющиеся процедуры всегда исполняли с точностью до доли сантиметра и секунды, как запрограммированные автоматы.
Каетан распознал обмундирование инженерного отряда. Темно-зеленые доспехи покрывали все тело йегеров, лица прятались за плоскими масками. Порой в черных отверстиях для глаз взблескивал симбиотический червь, дар и проклятие балрогов, превращавший человеческих детей в вернейших из слуг Черных. С такого расстояния географ не мог различить формы губ, вырезанных в масках, а именно они указывали на старшинство и статус йегеров. На базе не было рабов, но Каетан нисколько не сомневался, что каждую из пяти антенн, удерживавших сопла силы, крепили не только стальными якорями, но и телами людей, погребенных живьем и проткнутых остриями мачт.
Каетан осматривал бы лагерь до самых сумерек, если бы не обычные, но дающие о себе знать нужды человеческого организма: в еде, выделениях и невозможности долго высидеть на сучковатой, впивающейся в задницу ветке. Он начал осторожно сползать со своего насеста, вдруг поняв, что левая нога так сильно затекла, что он почти утратил над ней контроль. А потом настали последствия этого неприятного факта – он недостаточно твердо оперся об одну из веток, стопа соскользнула, а он полетел вниз, пытаясь отчаянно ухватиться руками за скрученные ветки сосен-близнецов. Не сумел, но притормозил падение настолько, чтобы упасть на землю более-менее сгруппированно. Не считая царапин на лице и руках, он вышел из этой передряги без серьезных потерь. Мысленно описав самого себя несколькими достаточно суровыми словами, он занялся делами, которые согнали его с дерева. Помочился, старательно вытер руки о штаны, после чего вытащил из рюкзака рацион питания и флягу. Больше работы у него нынче не было. Наступали сумерки, а ночь – особенно когда не идет дождь или не полнолуние – это время, усиливающее йегеров.
Каетан посвятил еще немного времени контролю окрестностей, потом вымостил себе постель из травы и мха у подножия большого бука, в месте, где достаточно густо росли деревья. Вода, текущая в стволах и ветках, ослабляет разумы слуг Черных. Потому они избегают лесов, и Каетан мог чувствовать себя в относительной безопасности, пусть и находясь так близко от их лагеря. Конечно же, он не забыл о средствах безопасности. В радиусе двухсот метров от своего логова он воткнул в землю несколько специально очиненных и зачарованных дубовых палочек-колышков. Они не давали сильного сигнала, чтобы разбудить человека, но когда он синхронизировал с ними азимулет, то получил достаточно действенную охрану. Выставил будильник на четыре утра, подложил под голову рюкзак, прикрылся курткой и через минуту уже спал.
А ночью он убил своих сестру и отца, а сам умер трижды.
В первом сне он вновь был мальчишкой, Кайтеком из села Дзершавицы, рабом и сыном йегерских рабов. Он снова стоял над лесным укрытием Хах-хона, пришельца из чужих миров, а гном прижимал его маленькую сестричку к груди, держа у ее шеи острый нож.
– Что выбираешь? – спрашивал он гудящим голосом, словно говоря сквозь медную трубу. – Я убью ее, а ты полетишь в Польшу. Или подарю ей жизнь, но ты всегда останешься здесь, во власти балрогов. Что ты выбираешь?! Сестру или свободу?! Говори!
И Каетан отвечал, как это часто случается во сне, будучи одновременно говорящим слова героем и внешним наблюдателем.
Кричал:
– Нет! Не говори этого! Нет!!
