Ладонь коснулась холодной рукояти пистолета и замерла в неподвижности. Из глаз еще текли слезы, а судороги жалости, казалось, выкручивали все его внутренности.
Но Каетан вернулся. Снова взял себя в руки. Он не был безоружным, неподготовленным жителем спокойного Копенгагена, богатого Вроцлава, солнечного Лиона. Он был одним из лучших людей, подготовленных эльфами. Обладал мощным артефактом, что назывался Ключом Перехода. Был королевским географом, странствующим по граням известных миров. Был братом, который все еще ищет потерянную сестру. Был солдатом. Открывателем. Каетаном Клобуцким.
Нет, еще рано. Он переломил магию.
* * *
Требушет йегеров более напоминает колесо обозрения в луна-парке, чем средневековую метательную машину, от которой он получил свое название. А еще больше – один из тех старых и, ясное дело, недействующих проектов перпетуум мобиле. На торчащую из земли сваю был посажен зубчатый диск, выполненный из темного литого материала. Зубцы, которых на окружности было двадцать семь, имели форму четверти круга, к каждому был прикреплен бугель на подвижной основе, заканчивавшийся вогнутым ложем.
Сумасшедшие изобретатели, которые в старые времена пытались выстроить вечный двигатель, конструировали такие зубчатые колеса с подвижными грузами, рассчитывая, что соответствующее расположение бугелей всегда будет давать на одной стороне колеса больший вращательный момент, а это, в свою очередь, приведет к вечному движению. Конечно же, в мире физики Ньютона и Эйнштейна, в простой вселенной квантов, барионов и суперструн это не смогло бы работать. Поскольку всегда наступало такое положение бугелей на зубцах колеса, которое тормозило движение, поворачивало его и, после определенного числа оборотов, останавливало.
Но разве эти законы относятся к машинам из мира, наполненного магическим эфиром, из Плана, насыщенного фагами магии, синтезирующими силу из атомов страдания и частиц страха, как вирус выстраивает свое тело из человеческого белка?
Потому возможно, что диск вращался, запитанный каким-то источником энергии – а может, в нашем мире он был настоящим перпетуум мобиле, генерирующим энергию и для своего движения, и для броска на восток убийственных снарядов. Когда зубец выходил в крайнюю верхнюю позицию, прикрепленный к нему бугель становился почти вертикально, а его ложкоподобный конец торчал на добрых шесть метров над землей.
Тогда йегеры замирали на миг, вытягивали руки вверх, складывая из своих тел знаки приказов. Сквозь требушет пробегала легкая дрожь, а от «ложки» отрывался темно-синий шар. Вел он себя как капля воды в состоянии невесомости. Медленно плыл, поверхность его подрагивала синхронно с движениями колеса. Поднимался вверх. Над базой, над деревьями и холмами.
Он будет так вот лететь к востоку. Подталкиваемый ветром и слабым импульсом собственной магии, пролетит над Зоной, Новым Одером и Кресами. Атмосферные фронты передвинут его к северу или к югу, прижмут к земле или поднимут под облака.
Он может не долететь. Его может вымыть обычный дождь или гроза, вызванная ларными чарами планетников. Накинется и порвет его боевой сокол-часовой, стерегущий воздушные границы Речи Посполитой. Ветер снесет его к пустошам, пока не закончится его энергия. Или подтолкнет слишком низко, и шар разобьется где-нибудь в безлюдье. Но если он долетит и почувствует скопление людей, сам начнет снижаться. Над целью изменит форму, сплющится вертикально, увеличится, превратится в темно-синий блин, треснет несимметричной сетью, развалится. И упадет вниз.
И тогда каждый человек в зоне его воздействия покончит жизнь самоубийством, если не будет защищен специальной одеждой или волшебством, если он в этот момент не ныряет в бассейне или не молится в церкви. Выживут и дети, примерно до первого года жизни. Как пять тысяч маленьких датчан в Копенгагене и почти две тысячи детишек в районе Кшики во Вроцлаве.
В воздух взлетел очередной темно-синий мыльный пузырь. Колесо выбрасывало три пузыря в час. Йегеры, едва только запустив заряд, принимались нагружать ложку на бугеле, что как раз находился в самом низком положении и двигался со своим зубцом почти у поверхности земли.
Они по очереди ссыпали туда четыре вида порошка. Последний йегер поливал эту смесь какой-то жидкостью. Каждый раз в этот момент Каетана настигала очередная недолгая, секунды длящаяся депрессия. Словно удар током, только вот географу казалось, что это страдает не он, а некто ему близкий.
Йегерам не повезло. Будь на месте Каетана коммандос, бравые разведчики, подготовленные к нападению на выдвинувшиеся йегерские команды, – они не справились бы. Обычные люди, даже прекрасно тренированные, поддались бы силе, бьющей из этого места. Даже если бы благодаря тренировкам и охранной магии сумели выжить, наверняка у них хватило бы сил лишь на то, чтобы уползти отсюда как можно дальше. Конечно, потом, уже с безопасного расстояния, они бы отметили расположение базы и вызвали боевые вертолеты. А прежде чем «апачам» удалось сюда добраться и атаковать требушет, йегеры получили бы как минимум несколько дней на обстрелы. То есть послали бы на территорию Польши несколько – если не несколько десятков – бомб.
– Ладно, сейчас ты немного поплачешь, а потом – начнешь работать, – сказал Каетан, шмыгая носом и утирая слезы рукавом. Он все еще чувствовал печаль. Хороший знак. Не отчаяние, глубокое, словно Марианская впадина. Не ненависть, высокая, как Новые Рысы
[10]. Просто обычная печаль.
Он поднялся со спального мешка, спокойно упаковал инвентарь. Потом взобрался на холм, нашел две кривые сосны-близнеца и начал готовиться.
* * *
Сперва пантограф. Каетан разложил на земле куртку, похлопал по ней, ровняя. Ему часто случалось ронять в подлесок мелкие детали, подкладки, соединительные кольца. Все обычно заканчивалось ползаньем на четвереньках с носом, уткнутым в мох, нервным прочесыванием травы и проклятиями на самого себя и на совершенно не виновные в том гайки. Потом, когда куртка уже стала рабочим столом, он вынул из полотняного футляра шесть плоских мифрильных планок и винты для их стяжки. Со дна мешочка вынул и небольшую шкатулку жасминового дерева. В выстеленных губкой перегородках находились нанокадабровые усилители – мифрильные втулки, наполненные магооптической субстанцией, происходящей из мира эльфов. Они выполняли функцию зеркал и линз, переносящих картинку с одного плеча пантографа на другое. Он разложил все это перед собой и принялся монтировать.
– Осторожно и с чувством, – бормотал он своим пальцам. Работа эта требовала точности. Не сведешь достаточно плечи, оставишь зазоры на изгибах – получишь распадающуюся картинку и неточное отражение. Закрутишь слишком сильно – плечи будут ходить слишком жестко, что затруднит точное прицеливание в уменьшенный объект. То же и с усилителями: их нужно выставить чрезвычайно точно, поскольку любое отклонение рассеивает силу силуэта.
Силуэт… Так называли переколдованный образ.
Забавно, насколько далеко отходит значение слов от их первоначального смысла. В восемнадцатом веке были популярны теневые портреты. Модель садилась перед специальной ширмой из растянутой полупрозрачной бумаги. За ней ставили источник света. На ширму падала тень модели, обычно – профиля, который старательно рисовался оплаченным художником. Потом эту тень уменьшали при помощи именно пантографа: нескольких планок, так изогнуто соединенных, что размеры, пойманные одним концом, переносились на расстояние прутов на другом конце в масштабированном уменьшении. Такого рода подобия, особенно популярные среди людей, которые не могли оплатить обычную картину, называли именно силуэтами, от имени французского министра финансов де Силуэта, призывавшего французов к бережливости и не тратить огромные суммы на обычные портреты.
