Теперь, через триста лет, де Силуэт одолжил фамилию магии существ из другого мира, что не имела ничего общего ни с искусством, ни с транжирством.
Каетан скрутил пантограф, прицепил усилители и ноги штатива. Провел ладонью по оборудованию, тихо шепча активирующее заклинание. Почти сразу он почувствовал на коже легкую щекотку. Чувство это быстро исчезло, что означало, что монтаж выполнен верно и все элементы вошли в синхронизацию.
Он сел на разложенной куртке. Перед ним были только деревья, чаща такая густая, что глаз проникал лишь на шестьдесят – восемьдесят метров вглубь ее. Для проверки этого должно хватить. Он выбрал удаленную березу, которая, благодаря цвету ствола, была хорошо видна среди прочих деревьев. Приложил пантограф к глазу. Манипулируя винтами на сочленениях, Каетан медленно сдвигал плечи двух дощечек с одного конца устройства, чтобы те объяли березу от земли до верхушки, едва выделявшейся среди крон прочих деревьев. Как обычно, сдвигающиеся планки защемили ему большой палец, он, как обычно, выругался и поклялся себе, что в следующий раз будет внимательней. Наконец он навел аппарат на березу.
– Ахэ! – подтвердил он на языке эльфов, фиксируя объект. Словно нажал на клавишу фотоаппарата. Подкрутил винты, жестко закрепив плечи пантографа. Сполз с куртки и воткнул штатив в землю. Вызвал картинку. Нанокадабровая оптика замигала, загорелась разноцветными огнями, поплывшими между планками.
Через миг между меньшими плечами оборудования появился образ березы. Трехмерная, похожая на голографию проекция была примерно десяти сантиметров высотой и отображала дерево в фиолетово-черном цвете. Тень объекта. Силуэт.
– И что вы на это скажете, господин де Силуэт? – прошептал он, вынимая из ясеневой шкатулки мифрильную шпильку. Та была сантиметра три длиной, с пластиковой головкой, чтобы удобней было держать. Взгляни кто на нее в электронный микроскоп под миллиардным увеличением, увидел бы вырезанные на поверхности эльфийские руны размером в несколько нанометров, такие мощные, что в макромасштабе их использовали лишь в исключительных случаях. Например, для затопления континентов.
Он сел, разбросав ноги, чтобы силуэт березы был между коленями, и одновременно чтобы видеть настоящее дерево. Аккуратно приблизил кончик иглы к проекции, провел по виртуальному стволу, стараясь не углубиться слишком сильно.
Он ничего не услышал, поскольку береза росла достаточно далеко, но даже с такого расстояния увидел, как кора ее чернеет и как на снежно-белом стволе появляется темная полоса: словно след огненного меча, режущего тело дерева.
Он провел иглой по одной из веток силуэта. Почти одновременно сук настоящего дерева оторвался от ствола, полетел вниз, сгибая и обламывая растущие ниже ветви.
Пантограф действовал и был хорошо синхронизирован.
Одновременно Каетан почувствовал вину. Он ранил дерево. Оно росло тут, красивое и спокойное, а он пришел с чужой магией, выпустил ему внутренности, отломал руки-ветки. Он – плохой человек и служит плохим людям, которые приказывают ему уничтожать красоту и естественный ритм природы. Плохой…
– Стоп, зараза, стоп! – Он закусил губу почти до крови. Боль заставила сознание мыслить трезво, позволила вернуться к действию. Знал, что это йегерский требушет продолжает излучать депрессию, и понимал, что ему необходимо действовать быстро, поскольку в конце концов он может и уступить силе балрогов.
Он встал, машинально проверив, не слишком ли много мха придавил задницей. Красивого, зеленого мха…
– Стоп! – прошипел он. Снова пришлось поддержать себя мантрой.
Дыши. Успокойся. Помассируй виски. Пробормочи психологические формулы, усиливающие хорошее настроение. Мох – не главное. И не береза. Успокойся. Действуй.
Он действовал.
Упаковал ненужные вещи в рюкзак, оставив тот под соснами-близнецами. Снял оружие с предохранителя и двинулся к вершине холма, за которым до этого времени и прятался. Потом с четверть часа шел краем леса, продолжая, однако, скрываться под защитой деревьев. Нашел подходящее место для нападения. С помощью пантографа Каетан мог заблокировать защитные системы лагеря или уничтожить какой-нибудь его элемент, но чтобы полностью очистить пространство, придется атаковать лично.
Он прекрасно чувствовал, как приближается к лагерю йегеров и к их машинам. Вдруг начали болеть глаза. На самом деле это был сигнал, что болит мозг. Что волна депрессии, возбужденная в мозгу требушетом самоубийц, и магия оптимизма, которой он постоянно себя накачивал, сражаются за его мысли и чувства. Что за доли мгновения фрагменты его сознания то проваливаются в бездну отчаяния, то возносятся к вершинам радостной эйфории, словно бы он дышит чистым кислородом.
Но одновременно его сознание, то «я», что управляло телом, выполняло задание, просчитывало варианты – оно оставалось в состоянии стабильного, легкого возбуждения, что сопутствует минутам перед боем.
Он действовал.
И была боль в глазах, дающая знать, что за сетчаткой, там, куда уходят окончания зрительных нервов, в глубине черепа, буйствует шизофрения, тактирующая приступы депрессии и радости в ритме не дней или недель, а в такте миллисекунд.
Он действовал.
Нашел место, достаточно удаленное от базы йегеров, километра на полтора. Отмерил дистанцию биноклем. Ровно тысяча триста восемьдесят метров. Теперь нужно направить пантограф на лагерь, как чуть раньше он сделал это с березой. Вот только зафиксировать одно дерево – задание достаточно простое, которое может выполнить и совершенно немагический человек, если его хорошенько обучить.
Перед Каетаном стояло задание посложнее. Он должен был выстроить картину всего пространства базы, в том числе подвижного механизма и объектов, охраняемых магией. Учесть сбои, вносимые живыми существами и йегерами, которые вспарывали магический континуум, рассеивая вокруг себя фаги. Выставить плечи пантографа, находя такую перспективу, чтоб объять и бараки, и мачты на дальней стороне лагеря.
Вызов, достойный эльфийских мастеров.
Первые попытки не удались. Что-то постоянно уходило из фокуса. Как спальник, заталкиваемый в слишком тесный мешок. Впихиваешь одну часть – вылезает другая, спальник заворачивается, комкается, сопротивляется. Каетана никогда ничто так не раздражало, как упаковка спальника. Кошмар путешественника.
А ему нужно было спешить. Пока его охраняли свет солнца, вода на стволах деревьев, защитное поле, пока йегеры были заняты своей работой. И они ведь, конечно, защитили лагерь, высылая патрульные шпелле или тварей. Те могли наткнуться на пришлеца. Приходилось рисковать.
Быстрыми, многократно отработанными на тренировках движениями он сложил из зачарованного листка шпионский самолетик. В конце послюнил бумагу, начавшую бледнеть, готовую сделаться прозрачной, как пленка. Пустил его вокруг лагеря йегеров. Невидимый глядослух полетел вниз, подчиняясь, впрочем, отнюдь не движениям воздуха, а мыслеприказам. Правда, разведчику приходилось лететь на значительном расстоянии от требушета, чтобы не задеть охранные заклинания, но передаваемые прямо в мозг Каетана картинки позволяли лучше разобраться в устройстве лагеря.
