Он замолчал, допил кофе, с сожалением заглянул на дно кружки.
– Еще по одной? – спросила она.
– В принципе… это же ячменный. Давай, девочка!
– Ну-ну, парниша… – Она встала с топчана. – Давай дальше.
– А на чем я остановился? Ага. Третья причина деструкции диктатур – это диссиденты внутри системы. Знаешь, такие себе Сахаровы. Тотальная власть, если хочет удержаться, не может ликвидировать всех мыслящих людей. Должна прикармливать шпионов, зависимых журналистов, которые странствуют по миру, и творцов культуры, ее легитимизирующих. Она должна иметь ученых и инженеров, которые станут развивать промышленность и вооружение. Эти люди обладают немалыми знаниями о механизмах системы, относительно широким мировоззрением, контактами с заграницей и – что важнее всего – аналитическими способностями и относительно независимым мышлением. Некоторые из них бунтуют. Потому что не получают наград, на которые рассчитывали за верную службу, потому что кто-то их перекупает или запугивает, потому что просыпаются в них моральные и этические рефлексы. Даже если предательство будет раскрыто системой, это не всегда даст возможность заглушить влияние таких людей на несвободное общество. Порой у них есть вес в мире, часто у них есть защитники внутри, во властных кругах, и, наконец, общественное уважение – все же долгие годы обычным гражданам приказывали их любить, читать их книги, слушать лекции, смотреть фильмы. А потому не всегда удается сразу всадить им пулю в голову.
– Ну, ладно, и что из этого вытекает?
– А из этого, дорогая госпожа доктор, вытекает то, что в Геенне не действуют никакие из трех описанных мной механизмов саморазрушения системы, которые для облегчения можно назвать: товарищеубийством, автокоррупцией, бунтом.
– Почему же?
– Потому что все государство балрогов – это один большой трудовой лагерь, Аушвиц и ГУЛАГ в одном флаконе, это большая ферма рабов. Власть там держится не на любителях некоей идеологии, а на ее биологических носителях, существах, для которых эта система – часть религии, космологии и анатомии, понимаешь? Владыки там неприступны для коррупции и бунта, а всякое непослушание рабов наказывается моментальным уничтожением. Люди не могут даже сплетничать на кухнях и рассказывать анекдоты о власти. За такое они умирают.
– Ну, понятно, – кивала Лучия. – Долго может удерживать власть только полный и бесспорный диктатор. Как в Северной Корее или в Треблинке. Отсутствие милосердия и тотальная жестокость. Когда диктатура начинает слабеть, отменять смертные приговоры, высылать диссидентов за границу, давать хотя бы миллиметр свободы – она проиграла.
– Мне думается, что тут дело еще и в том, что я называю «парадоксом отца».
– Это что-то из теории относительности?
– Ага, – улыбнулся он. – Только – из социальной относительности.
– Ну, давай.
– В диктаторскую систему вписан еще один элемент автодеструкции: конфликт, уничтожающий сам инструмент, делающий невозможным полную власть над человеком. Это надежда.
– Не понимаю.
– Чтобы человек хотел на тебя работать, ты должен дать ему надежду. Можешь заставить его слушаться угрозами, причинять ему боль, заковать в оковы. И тогда ты получишь медленного собирателя хлопка или шахтера на урановых рудниках. Но если ты хочешь получить что-то большее, мысль, идею, элементарную увлеченность – а без этого не выживет ни одна система, – ты должен дать надежду. На чуть лучшее существование, на возможность жить с кем-то близким, на право на ритуал. А когда ты уже начнешь раздавать это, люди захотят большего. Своей комнаты вместо барака; опеки и чувств; Церкви и поэзии. Забери у людей все их имущество, отбери детей, ликвидируй все старые обычаи – и ты получишь легион галерников, но не капитанов, рулевых и картографов. А потому ты проиграешь в борьбе с теми, чей флот располагает специалистами.
– И что общего с этим имеет отец?
– Потому что на самом деле опорой и основой моей теории являются дети и их родители. Властелину может принадлежать собственность, новые законы и установления могут заменить старые, а террор – возбуждать страх и ненависть подданных. Но даже тогда люди могут работать на него, потому что элементарной и базовой надеждой будут для людей их дети, вера, что они однажды дождутся лучшего будущего. Могу еще вспомнить о страхе перед наказанием, которое может постигнуть детей за непослушание родителей. Потому, если хочешь сохранить влияние на людей, ты должен им позволить любить своих детей. А это означает, что ты позволяешь им что-то еще, кроме тебя и твоей идеологии, кусочек свободной воли. Система – неплотна. Раньше или позже она начнет ломаться. Но если ты заберешь у людей еще и их детей, то потеряешь последний инструмент давления. Парадокс отца. И матери, естественно, тоже.
– Я рада, что ты это добавил. Мое женское эго сразу начинает чувствовать себя лучше. И что дальше?
– Дальше – просто факт. Балроги так организовали покоренные страны, что им там нужны исключительно собиратели хлопка. И жизненная энергия для построения своих машин. Им нужна скотина. Их система не имеет слабых точек. Она вечная.
– Насколько вечны они сами.
– Именно этого мы не знаем.
– Эльфы знают.
– Эльфы молчат. Я попросил бы еще кофе.
Естественно, Роберт оказался довольно неплохим пророком. Когда Лучия вставала, то сбила свою чашку локтем. К счастью, успела выпить весь кофе.
Глава 9
Дерево насыщается солнцем. Поглощает блеск и тепло, дрожание атомов и вращение электронов, пульс выжженного в гелий звездного водорода. Принимает и другую силу, более первобытную, менее агрессивную, но стабильную и длительную – жар Большого Взрыва, фоновое излучение, шепот прошедших эонов. Кормится и синевой. Уже вне физики, вне уравнений, которые упорядочивают математику, нехимически. Собирает молитвы и восхищение тех, кто видел шар Земли собственными глазами, и тех, кому дано было лишь смотреть на фото. Сверкающий в космосе изумруд, светлый, светящийся символ мечтаний о лучшем будущем и знание, которое позволило строить спутники. Так было когда-то, но теперь Земля уже не гладкая и сверкающая, словно глаз молодой девушки. Благородный камень покрыл туман порчи, темные пятна шума, которые заметны даже обычными технологическими спутниками. Мифрильные детекторы отчетливо и четко регистрируют эту проказу на поверхности изумруда, источник злой силы. И несмотря на это, Земля все еще заряжает спутники хорошей энергией, позволяя им находиться на орбите, а когда приходило время – выбрасывать семя, которое развивалось в зародыш нового спутника.
Ясеневый шар проходит вокруг Земли за девяносто шесть минут, но может и изменить высоту и направление, зависнуть геостационарно. Теплей окружающего вакуума более чем на сто семьдесят градусов, он растапливает перед собой ледяную пыль, оставляя позади сверкающий хвост газов, длиной в двадцать метров; конец этого хвоста снова замерзает в темноте.
