Каетан осторожно приподнялся. Толкнул Титусу успокаивающий сигнал, а сам принялся продвигаться вдоль края склона, чтобы лучше увидеть, что случится. Почти сравнялся с каретой, когда синеватые огни на ее вершинах заморгали.
Из них вырвался поток фагов настолько сильный, что даже засветился в воздухе. Поплыл ко все еще бьющемуся в судорогах мужчине. На лету разделился и собрался в жесткие прутья. Кончики тех обошли тягловых мужчин, которые еще сильнее опустили головы, скорчились, безрезультатно пытаясь укрыться от наказания. Ударили бьющегося мужчину прямо в спину, вырвав из его легких еще один стон, вошли в тело и исчезли. Одновременно с его спины спали поводья.
Мужчина рухнул на землю. Он уже не кричал, просто трясся в судорогах, сгибающих его напополам и выворачивающих конечности в разные стороны.
– Мо-о-о-олю тебя… – снова зазвучала песня. – Сла-а-а-авлю тебя… Слу-у-у-ужу тебе… Ты-ы-ы-ы мой владыка!
Повозка покатилась дальше.
Обреченный умирал. Каетан знал, что в него ударило. Магические стрелы, которые разлетаются в теле, словно пули дум-дум, вливали огонь в каждую клетку, рвали болью мозг. Но не убивали. Он должен был умирать тут, пока его не убьют жажда и голод. И страдание. А фаги понесут его боль в родное село, проникнут в сознание соседей, может – родителей, может – детей. Такова кара балрогов. Такова воля йегеров. Это предупреждение для рабов.
– Не дождетесь!
Когда повозка балрогов исчезла за поворотом, Каетан осторожно сполз по склону. Осмотрелся снова. Поднял левую руку, обнажил кольцо азимулета и окинул местность как можно осторожней, чтобы ощутить шпионские фаги, но не слишком растратить собственные нанокадабры. Не ощутил ничего, кроме страха птиц и стволов нескольких деревьев, что внезапно начали гнить из-за слишком близкого контакта с силой Черных.
– Не дождетесь, сучьи дети! – Склоняясь над страдающим человеком, он потянулся к медицинским амулетам на своей груди. Но действиями его управляло не только желание помочь. Было еще и предчувствие, которым он никогда не пренебрегал, поскольку оно не раз спасало ему жизнь. Он чувствовал, что этот человек ему поможет.
* * *
Когда Каетан перенес тело молодого мужчины с дороги вверх по откосу, у него было не слишком много времени, чтобы найти хорошее убежище. Потому он разбил свой маленький лагерь в месте, с трех сторон поросшем густыми кустами, а с четвертой закрытым несколькими соснами со здоровыми стволами, которые тянули силу из земли, не нарушенной магией балрогов. Азимулетом он зафиксировал лесную речку, что текла широкой петлей в паре сотен метров к востоку от его укрытия и дающую небольшое, но активное прикрытие. Черные не любили воду.
Спасенный дышал тяжело, но мерно. Красные точки на спине, через которые Каетан высосал яд, уже перестали кровить. Вся операция заняла не больше пары часов, после которых пациент и врач провалились в сон, а за их безопасностью присматривал конь.
Теперь юноша лежал на разложенном спальном термомешке Каетана, на животе, со щекой, что уткнулась в сгиб локтя. Потрепанные грязные штаны из толстого серого полотна были стянуты почти до середины ягодиц. Унаследованная от отца – а то и от деда – рубаха лежала рядом на земле. На ногах он носил сандалии: рваные, латаные, привязанные к стопам шнурками, но, без сомнения, – из довоенных времен. Некогда они наверняка были ярко-оранжевыми, сейчас же только тонкие прожилки краски напоминали о былой красоте пляжной обуви, которая тут и сейчас наверняка являлась одним из величайших сокровищ ее владельца.
На спине полуголого мужчины лоснились два крупных мозолистых утолщения, словно бы он был ангелом, которому отпилили крылья. Однако в нем не было и следа толстощекости херувимчиков. Был он худощавым, почти истощенным – результат недоедания и тяжелой работы. Жилистые руки, проступающий под кожей хребет, сама кожа, натянутая на тело, как одежда – на слишком большой манекен. Жизнь в мире балрогов вытатуировала на ней свои знаки, как рука психопатического хирурга. Знающий глаз многое мог по ним прочитать. Длинные бледные полосы, что идут по спине и загривку. Круглые шрамы от ожогов. Дыра в правой ноге от вырванного куска тела, что тянулась по лодыжке неровным следом с явственным швом от зашитой раны. Свежие потертости на плечах, где была пристегнута упряжь. Ороговевшая кожа на ладонях. Отрезанная фаланга на мизинце. Раздвоенное левое ухо, рассеченное напополам – горизонтально, с без малого хирургической точностью. Утолщение костей черепа на правом виске, сросшийся след старой трещины. Выщербленные зубы.
Средняя продолжительность жизни рабов балрогов в Марке была тридцать шесть лет. Мужчине с одинаковым успехом могло быть как семнадцать, так и тридцать.
Каетан знал, что именно так мог бы теперь выглядеть и он сам. Умирать, как раб на плантации, тягловое животное при повозке или донор крови для маток и черноводов. Мог быть убитым за один непокорный взгляд, за жест, за опоздание на работу. Мог быть забран из села в те места, о которых взрослые шептались, когда думали, что дети спят.
Потому что он был отсюда. Был рабом, который случайно добрался до безопасной страны. Его приемный отец, Роберт, всегда сердился, когда такое слышал. А потом не мог спать ночью, кружил по дому, зажигал свет, стучал дверьми, порой даже начинал курить. Каетан знал, почему так. От бессилия. Давящая духота, которая охватывает тебя, когда ты вдруг понимаешь, насколько хрупок твой мир. Что ты плывешь утлой лодочкой, что несется на волне цунами. Что ты – в безопасности и сыт, но что в этот же момент точно таких же, как ты, людей мучают и убивают. А ты не можешь им помочь и приходишь от этого в ярость. И ты яришься еще и оттого, что забываешь о них, что погружаешься в свои мелкие дела, легкомысленные радости, неопасные выборы. Но они – там: мучимые, насилуемые, сжигаемые живьем. Они гниют в горных пещерах, куда сбежали, чтобы умереть в холоде и свободе. Они сбиты в лагеря, без воды, без еды, уничтожаемые болезнями и преследователями. Они сидят в тюремных казематах, в собственной крови и моче, вслушиваясь в шаги из коридора. А ты не можешь ничего сделать. Даже если хочешь. Потому что нарушишь договоры, потому что рискнешь подставить мир под еще более страшную войну, ведь кто-то важный имеет с палачами свои интересы. А потому ты не предпринимаешь ничего, а через какое-то время даже перестаешь об этом думать.
Да, Каетан знал, что мучит Роберта. Он даже ему сочувствовал, потому что любил. Ему было жаль отца, даже когда против его воли Каетан оставил службу, даже когда они перестали видеться и разговаривать. Но он понимал отца только в той части, где ярость возникала из бессилия, а не из забытья. Потому что он-то никогда не забывал. О своей матери, сестре, старом и вредном солтысе, о других грязных и голодных детишках, с которыми он провел короткие свободные минуты. О всех людях, которых сожгла месть йегеров, когда он, Каетан, случайный обладатель Ключа Перехода, был взят Робертом в Польшу.
Мужчина тихо застонал, выдвинул левую руку из-под щеки, голова его упала на спальный мешок. Носом он стукнулся в землю – и это окончательно его разбудило. Он открыл глаза, заморгал, словно не до конца понимая, где он находится и что происходит. Машинально попытался повернуться, но боль от ран на спине удержала его на половине движения, и он замер, лежа почти на боку.
