– Долой эльфов!
– Долой монархию!
– Долой ложного короля!
– Долой феодализм!
– Долой войну!
Базар криков на миг прервался, толпа заволновалась, агитатор глянул над головами верных, чтобы проверить, как реагируют стоящие чуть поодаль полицейские. Месса была легальной, политическая демонстрация – уже менее, но обычно, если не оскорбляли короля, гетмана или архиепископа и не призывали к прямому насилию, службы правопорядка не вмешивались. Никто не любил читать в газетах об избитых старушках. Молодые нациополяки, однако, порой провоцировали беспорядки, пользуясь защитой, которую им давали мужественные и дисциплинированные постфеминистки.
Тишина продолжалась недолго, а потом раздался крик одной из них:
– Мое чрево принадлежит мне! – А остальные подхватили известный лозунг.
– Моя страна принадлежит мне!
– Моя церковь принадлежит мне!
– Трижды «да»!
– Да! Да! Да!
И снова момент тишины, которую попытался перебить кто-то из парней:
– Ленин! Гитлер! Че! – Но остальные из демонстрантов речевку не подхватили. Фамилии и образы преступников прошлого были, скорее, элементом популярной культуры, чем реальным отражением радикальных взглядов; пиктограммой, а не реалистичным портретом; символом, а не призывом к наследованию. Но активисты знали, что много поляков все еще реагируют на них аллергически и что самих демонстрантов не должны взять на слишком яростной пропаганде. Потому на митингах и в партийной прессе использовали и другое имя.
– Саурон! Саурон! Саурон! Трижда «да»!
– Да! Да! Да!
У властей были проблемы с Польской социал-национальной партией. Хотя немало граждан воспринимало их организацию как фамильяра балрогов, на самом деле все было иначе. Естественно, кое-кто из деятелей ячеек организации впутывался в контакты с настоящими волхвами, но это был, скорее, результат наивности и обычного недомыслия, чем предательского замысла. Они и правда верили, что одностороннее разоружение принесет мир с балрогами, что отмена запрета на аборты даст женщинам свободу, а смена королевской власти вернет парламентскую демократию и повсеместное благополучие и что папа, что живет в изгнании в Палермо, – слуга сатаны. Порой подталкиваемые радикальными священниками, лидерами и старыми книгами активисты совершали акты саботажа, такие, как тот, что случился в Кавенчине. Но большинство членов этого двупоколенческого сброда были свято убеждены в своем патриотизме, религиозной правомерности и реальной оценке окружающего мира.
– Товарищи и подруги! Поляки и польки, истинные католики и католички! – начал речь агитатор, так подчеркивая слова, словно бы каждое из них следовало писать большими буквами. – Завтра начинается процесс против наших друзей, верных сынов Отчизны и Церкви. Они выступили против репрессивной власти! Они не колебались рискнуть здоровьем и жизнью, чтобы протестовать против нарушения наших прав! Не хотели подчиняться еретическим епископам! Это мученики! Да, да, да! – Он сделал паузу, вскинул руки в жесте призыва. Толпа отвечала ему:
– Да! Да! Да!
– Молитесь, сестры, и вы, братья, молитесь за них! Да, да, да! Три раза да!
– Да! Да! Да!
– Голосуйте за Польскую Католическую социал-национальную партию!
– Саурон, Саурон, Саурон!
– Да! Да! Да!
Потом начались песни: от гимна Польши через «Имажин» Битлз и «Стены» Качмарского
[21] до новейших творений барда нациополяков Ежи Каменьского. Сильные гитарные аккорды, на фоне – труба и аккордеон, гипнотический ритм. Постфеминистки раскачивались, переступая с ноги на ногу, молодежь прыгала ритмично с поднятыми руками, правую сжимая в кулак, пальцы левой складывая в «V». Ежи Каменьский пел:
Польша бурая, Польша красная,
Польша для всех народов прекрасная.
Польша свободы, Польша любви.
Человеческой родиной Польшу зови.
Народ – не жди!
Вперед, зажги!
Людям здесь место!
Взойди на крест!
И наверняка митингующие разошлись бы и сами, если бы один из мужчин с мегафоном не взобрался на стол для пинг-понга и не крикнул:
– Долой Болеслава! Долой королевство!
И тогда полицейские сдвинулись со своих мест, раздались свистки, а из-за стадиона «Легии» выехал водомет. Началось привычное задымление, которое продлилось довольно долго, поскольку согласно конституции использование чар при превентивных мерах против гражданского населения – запрещено.
Глава 14
Они пришли через три часа после заката солнца. Не затуманили Луны, не напугали птиц, не заморозили деревьев. Знали, что против них работает профессионал и что фокусы, которых достаточно для того, чтобы запугать селян, тут не пройдут. Потому использовали черную магию, чтобы замаскировать черную магию.
Шли внутри специальных фаговых панцирей, которые люди называли «злобычностью» – от «обычности». Поскольку все свои магические усилия йегеры тогда направляли на то, чтобы производить впечатление, что их нет в этом лесу. Что мир нисколько не изменился. Ветер принимался злобычностью и передавался дальше. Зубчатые боевые поля йегеров пригашались, запакованные в тишину и спокойствие, словно пила, погруженная в канифоль. На выжранные симбиотическими червями глаза наложили осветляющие ауры монокли. Вслед за импульсами угрозы, что текли к животным, текли и нейтрализующие их контрволны симпатии. Даже окружая укрытие Каетана, они создали враждебный им знак круга, что сжимался с каждой секундой.
Их было двадцать, а не восемнадцать или двадцать один, чтобы не создавать тройственных напряжений, чтобы давить магией на оболочку мира с помощью чисел мягких и делимых на многие другие.
Если бы против них был обычный, пусть даже и прекрасно тренированный солдат, возможно, им бы и удалось. Подползли бы к руинам шалаша, сняли бы маскировку, прикрыли бы территорию куполом соединенных тавматургий и раздавили бы пришельца внезапной атакой.
Но что-то их выдало. Может, черный импульс прорвался сквозь заслоны, сбивая ночной ритм спокойного леса. А может, наоборот – злобычность слишком хорошо выполняла свое задание и слишком стерилизовала пространство от фагов, подав тревогу выставленным Каетаном растяжкам из шишек и серебряной проволоки. А может – в соответствии с не проверенной до конца теорией – йегеры всегда хотели сражаться, потому что победа без сражения не приносила им удовлетворения. А потому они специально разбудили человека, чтобы поиграть с ним, прежде чем начнут его пытать.
