Рой самолетов понесся на юг, где как раз начинался атмосферный штурм.
Пастухи дождя уже выполняли свою работу, спрядая тучи вокруг себя. Темно-серое грозовое облако ползло над Маркой, не роняя, впрочем, ни единой капли, собираясь, распухая. Планетники кружили по ее краям и тоже переформировывались, создавая внутренний скелет, поддерживающий тело нимбострата.
А когда подплыли к цели, то отозвали клубящихся под облаком птиц и спустили потоп.
Дождь парализовывал черную магию, пугал йегеров, ослаблял даже балрогов, вымывал фаги, рвал люфтваффенов.
Потом прилетели самолеты и начали бомбардировку, уничтожая сконденсированную в транспортах и подземных цистернах математику.
А потом в лишенном математики пространстве коллапсировали законы физики, а аннигиляционный шар пожрал тысячи кубических километров мира, убивая людей, балрогов, йегеров, прихватив и несколько бомбардировщиков. А возможно, и Дракона. Новая Завеса отгородила эту часть земель от реальности – непроницаемый куб выше Джомолунгмы, воткнувшийся в землю и накрененный, с черно-синими стенками, перечеркнутыми в девять полей четырьмя бороздами. Гигантский кубик Рубика, бесшумно двигающий в пространстве своими уровнями, омываемый дождем, который, как полагал кое-кто, будет продолжаться вечно.
Эпилог
Роберт Гралевский неподвижно лежал на больничной койке, с руками, вытянутыми вдоль одеяла, с чуть раскрытым ртом и с длинными, давно не мытыми волосами.
Машины вкачивали кровь в его тело, дышали за него и пытались высосать из его сознания остатки эфирной сажи.
На стуле рядом с постелью сидела заплаканная Лучия – она не подняла глаз, даже когда Каетан вошел в палату. Одет он был в гражданское, правый рукав сорочки подвернут по локоть, чтобы материал не раздражал новую татуировку, имени нового его коня – Тита.
– Добрый день, тетя. – Он сделал шаг в ее сторону, но, заметив отсутствие какой-либо реакции, остановился. – Я приехал, как только смог.
– И что тебя задержало? – спросила она через минуту дрожащим голосом.
– Ты ведь знаешь. Я должен был сделать доклад, написать рапорт. Одного карантина – почти три дня. Из меня вытряхнули мешок фагов. – Он попытался улыбнуться. Подошел к кровати, присел, коснулся пальцами холодной руки Роберта: осторожно, чтобы не задеть воткнутого в вену дозатора лекарства. – Я тут, слышишь, папа? – сказал тихо. – Я вернулся, у меня получилось. Меня вытащили оттуда благодаря тебе, папа. Прости меня, я был дураком, прости…
Он наклонил голову, прикоснулся лбом к прикрытому одеялом бедру Роберта.
– Они говорят, что он не слышит, – вдруг тихо отозвалась Лучия. – Но мне кажется, что – слышит. Когда я говорю с ним, то он порой двигает глазами, под веками… Может, это просто рефлексы… просто тик.
– Он выйдет из этого! Выйдет! Это просто вопрос времени. – Каетан повернулся к ней, протянул руки. Она не сопротивлялась, прижалась к Каетану, рыдая.
– Как ты мог?! Как ты мог его оттолкнуть?! Он тебя любил, Каетан, как ты мог?!
– Он меня все еще любит, он жив и вернется, – ответил он решительно. – Я был дураком. Но мы это исправим, поверь мне, тетя. Все исправим.
Она отодвинулась, вытерла глаза.
– Ты снова ее видел?
– Да. Слышишь, папа? – снова обратился он к Роберту. – Я видел Дорку во время трансфера. Я знаю, я уверен, что это не видение. Она была…
Он вдруг замолчал. Взглянул на лицо лежащего без сознания человека.
– Я видел новый План, привез его координаты, выполнил миссию. Папа…
Ему не привиделось. Услышал это: тихий голос, доносящийся издали, слабый, дрожащий, мыследанные, перенесенные из разума в разум.
«Я знал, что ты все сделаешь, сын. Ты ведь королевский географ. Приветствую в Варшаве».
– Папа! – крикнул Каетан, вскакивая с колен. – Я слышу тебя, слышу!
«Это хорошо». Мыслеголос все еще был слабым. «Я тут. Не ори так, а то у меня барабанные перепонки лопнут. И почеши мне большой палец левой ноги, чешется, как невесть что!»
Красный туман
Красавица и Граф
1
Против соггота лучше всего – медный крюк. Длинный и узкий, такой, чтобы вошел поглубже в тело и пробил одновременно оба сердца. В идеале – освященный, чтобы соггот не мог сопротивляться. Предпочтительней всего «Made in Poland». Там, на востоке, за большой рекой, делают лучшие крюки. Там всё делают лучше.
Географ приволок соггота ранним полднем, когда большинство людей работали в поле. Встал на перекрестке посреди села, между трактиром и башней светового телеграфа. Магическим словом он прижал своего пленника к земле и громким голосом вызвал полицейского Яна Мацещака. Тварь крутилась и стонала, молила о милосердии, обещала предать своих нынешних господ, верно служить королю и щедро всех наградить, но селяне из Карбузова были неумолимы. Кто-то побежал за солтысом, чтобы тот вынес законный приговор. Кто-то – за мясником, который держал дома медный крюк. Еще кто-то – за детьми, чтобы те всё увидели. На будущее. К науке и предостережению.
Пришла и Кренчелевская, мать Якуба, чтобы посмотреть на своего сына, превратившегося в чудовище. Она узнала его, похоже, по рыжим волосам и шраму на щеке – после оспы, которой он переболел в детстве. И, пожалуй, только по этому, поскольку лицо мальчишки уже успело превратиться в жуткую маску. Женщина принялась плакать, что-то кричала сыну. Тот даже взглянул в ее сторону, понюхал, раздувая ноздри, пронзил ее взглядом единственного стеклянно-серого глаза. Зашипел, выворачивая губы, обнажая ядовитые клыки. Этого она не вынесла. С плачем бросилась к согготу, и если б не удержали ее сильные руки мужчин, наверняка припала бы к нему, пытаясь обнять и погладить. И тогда бы тот ее убил. Подруги вовремя вывели женщину из круга, все время чертя на груди знаки креста, счастливые, что это не их дети перешли на службу балрогам.
Географ не обращал внимания на подобное замешательство и терпеливо ждал. Он успел сломать согготу ноги, чтобы тот не сбежал, и раздробил пальцы на руках, чтобы не сумел сложить никаких заклинаний. Также затянул на его голове невидимый аркан, что до крови врезался в череп и давил на скулы.
Географ был одет в зеленое: камуфляжный мундир-хамелеон, какие использовали польские коммандос, он прикрыл эльфийским плащом. На шее он носил амулет, подвешенный на мифриловой цепочке. В ольстере на правом бедре сидел скорострельный пистолет-пулемет, на поясе справа покачивались украшенные янтарем ножны меча. Лицо у него было молодым, но морщинки в уголках губ, внимательный взгляд, легкие узоры эльфийских защитных татуировок на щеках позволяли любому, кому хватало разума, понять, что мужчина этот – вовсе не неоперившийся юноша.
– Приветствую вас. – Селяне расступились, пропуская солтыса. – Уже знаю, что вы доставили нам эту погибель.
