Она рассказала. Начала короткими, рваными фразами, словно ей приходилось дотягиваться до фактов, что лежали в глубинах памяти, отворять нейронные тайники, в которых она заперла самые старые воспоминания – поскольку, только спрятав их, она могла жить нормальной жизнью.
Она родилась в Тумане. Из раннего детства помнит солнце, плоские поля, какие-то тени, худые лица. Она была из свободного села, каких немало находилось еще на территории бывшей России. Помнила женщину, вечно измученную и согбенную, вероятно, мать. Потом был огонь, вопли, мертвые тела между домами. Снег. Кто-то ее оттуда забрал, передал кому-то другому, а тот – следующему. И так далее. Некоторые были с ней добрыми, другие – злыми. Некоторые били. Другие – сочувствовали. Потом они убегали. Где-то жили год-другой. Снова убегали. Она помнила трупы нескольких человек, к которым успела уже привыкнуть. Видела, как ее младший приемный брат превращается в урка и рубит топором приемную мать. Видела людей, прибитых к стенам своих домов. И людей, съеденных живьем. Попала в лапы урков, не была уверена, два или три раза. Но уцелела, хотя раны и заживали долго, а сломанные руки плохо срослись. Некоторое время она блуждала в степи в одиночку. Ела червяков. Ела странные растения. Полагает, хотя и не уверена, что один раз съела мясо умершего животного, а только потом поняла, что это труп искалеченного человека.
Степь убила бы ее. Или урки. Или она совершила бы самоубийство. Да, была очень близка к этому…
И тогда она нашла еще одно свободное село. Попала туда, как полагает, семилетней. Двумя годами позже на село наткнулся патруль польской армии. Большая часть жителей отправились на запад, к безопасности и свободе. Не все. Она слышала, что несколькими годами позже, когда колея совсем приблизилась, а село могло стать зародышем местечка, пришли урки и поубивали всех.
Среди солдат, которые ее нашли, был и Альберт. Ему тогда было семнадцать, он, собственно, только начал служить. Альберт тоже был из беспризорников. Близких у него не было. Он взял маленькую Алю под свою опеку. Когда она попала в фильтрационный лагерь, то он проведывал ее во время каждой своей увольнительной. Приносил одежду и сладости.
Ей уже хватало слов, рассказ тек полновесными фразами, разрастались боковые сюжеты, она выстраивала многоэтажные дигрессии, но всегда возвращалась к одному-единственному слову. К имени. Альберт. Альберт. Альберт.
Она его любила. Сперва как маленькая девочка любит старшего брата. Защитника, первого настоящего защитника, который был в ее страшной и одинокой жизни. Проводника в новую реальность, какой ей нужно было побыстрее научиться.
Фильтрационные лагеря дают найденышам крышу над головой и готовят к жизни в свободном краю. Там лечат, учат, воспитывают. Но название их отнюдь не случайно. Тут новоприбывших еще и обследуют, подвергают разным тестам и серьезным испытаниям. Освободителям нужно быть уверенными, что беспризорники – годами живущие под испарениями Тумана, в тени тайги, в шуме степи – остались настоящими людьми. Что яд не кружит в их венах, чтобы проявиться в наименее ожидаемый момент и превратить носителя в урка-хая.
Некоторые проводили в лагере год, другие – десятилетие. Были и такие, кто исчезал. Тогда шептали, что их пожрал яд.
В лагере были больница, школа, был дом культуры, неплохая библиотека, церкви нескольких конфессий, был даже спортивный зал под огромным воздушным шаром. Взрослые работали, дети учились. Молодежь обучали профессиям, чтобы потом взять их во фронтовые подразделения.
Но лагерь не был приятным местом. Окруженный тремя линиями колючей проволоки под напряжением, обставленный вышками, лежащий вдали от человеческих домов. Он выполнял роль транзитной станции в будущую жизнь, но своим обитателям казался тюрьмой. Польское государство старалось обеспечить найденышам иллюзию нормальной жизни и хорошую опеку. Но страна была бедной, уничтоженной войной. Лагерь находился в Восточных Кресах: по сути, на территории Свободной Белоруссии, а беспризорников доставляли еще дальше с востока, главным образом с территории бывшей России. Денег на помощь, на нормальную еду, новую одежду или книги всегда не хватало.
– Мы жили в залах на десять-двенадцать детишек. Только сироты. Такие, как я, немного старше, но и трехлетние малыши. Они постоянно плакали. Постоянно боялись. Семьям давали коммуналки, одну комнату на семью, три квадратных метра на человека. Это было хорошо, лучше, чем все в степи. Но не позволяло нормально жить. Случались конфликты, драки. Все же это был только лагерь.
Она замолчала, снова прокручивая в голове картинки из прошлого. Волосы ее опять открыли старые шрамы, но она этого не заметила. Каетан ждал. Он уже встречал людей из степи, тех, кто прошел фильтрацию, но это были солдаты, жесткие, решительные, им было не до чувств. Со страхом они вспоминали только одно: редкие, но порой случавшиеся в лагерях обращения. Несмотря на контроль, исследования и ритуалы. Сосед, приятель, друг. Похожий на Циолковского старичок с седой бородой, или молодой парняга перед самым переводом из лагеря, или мамочка с четверкой детей, полная и симпатичная. Туман, долгие годы проникавший им в вены, превращал кровь в яд. Изменял тела и души. И они начинали убивать. В церкви, на тренировочном плацу, в колыбели.
– Альберт проведывал меня часто, порой даже раз в месяц. Специально старался получать направления в те места. Мой любимый Альберт…
Аля становилась Александрой. Выучилась правильно говорить по-русски, по-белорусски и по-польски. Обучилась основам бухгалтерии и шитью. Могла пользоваться компьютерами. Ей нравился волейбол. Она любила плавать. Худая, костистая девочка начала созревать и потом превратилась в худощавую молодую женщину. Как раз окончательно было решено, что она чиста, что в ее венах не течет яд. Но ей было некуда ехать, а потому приходилось жить в лагере: она начала зарабатывать как опекунша вновь прибывших детей, одновременно подрабатывая помощницей бухгалтера в конторе. В тот день, когда ей исполнилось семнадцать, Альберт приехал в лагерь, такой красивый, такой элегантный, такой любимый – и попросил ее руки. И подарил вот это. Красивое, правда?
Она сунула под нос Каетану худую ладонь, чтобы тот мог тщательно осмотреть тонкое золотое колечко с глазком маленького янтаря.
Правда же, оно очень красивое?
Они переехали на Восток, Альберт оставил службу и сделался лесничим. Он любил деревья, а они любили его. Он их сажал и ухаживал. Под его опекой находилась почти трехкилометровая роща берез, которыми обсаживали Транссибирскую магистраль.
– Это ответственная работа, это честь. Деревья защищают Транссиб. Отгоняют Туман и урков. Альберт получил орден, он был лесничим, сражался за Польшу, а теперь они… они… – Голос ее сломался. Она замолчала. Покачала головой, словно споря с кем-то, кто присутствовал только в ее мыслях.
– Что они? И какие такие «они»?
– Люди. – Она взяла себя в руки. Посмотрела в глаза Каетану. – Обычные люди. Когда Туман накрыл Бобруйск, многие стали урками. И многие исчезли. Мой Альберт – тоже. Никто не знал, обратился ли он. Просто исчез. А потому люди говорят, что он стал плохим и ушел вместе с Туманом. Что вернулся в Степь. Говорят, что найденыши никогда не очищаются. Это шпики, спящие агенты, а их истинная природа может проявиться через много лет. Яд кружит в их венах. Фильтрационный лагерь не может проверить все.
