Может, ей стоило бы обвинить здешних кумушек, что они ее прокляли. Призвали колдовство, чтобы извести ребенка в ее утробе. Это объяснило бы все его странности. И это было бы справедливо. Маева почти улыбнулась, представив их потрясенные лица с чопорно поджатыми губами.
Хельга налила в таз теплой воды, вымыла нож и ножницы.
– У детей, рожденных в «рубашке», есть дар ясновидения. Им даются способности, что лежат за пределами этого мира. – Старуха хмыкнула. – Что не есть хорошо в этой деревне. – Она убрала нож в карман. – Ты лапландка, девочка? Северянка? Я что-то такое видала в Финнмарке.
Маева лишь покачала головой, стараясь не выдать себя. Нет, не лапландка. Не северянка. Я вообще не отсюда… Не проронив ни единого слова, она попыталась сесть на постели, неловко придерживая ребенка. Ее ноги были измазаны кровью, а чрево все еще сочилось горячей влагой творения.
Хельга взяла чистую тряпицу и прижала к бедрам Маевы, чтобы унять кровь.
– Посидишь на соломенной подушке дня три-четыре, от силы неделю. Если кровотечение усилится, выпей кружку горячего бренди с перцем. И сразу зови меня.
Маева широко распахнула глаза.
Хельга махнула рукой:
– Не бойся, все хорошо. Ты не умрешь. И она не умрет. – Старуха подхватила ребенка на руки и приподняла повыше. Сейчас, со срезанными перепонками, дитя казалось почти нормальным. За исключением синевы на руках и ногах.
– У тебя девочка.
Маева моргнула сквозь слезы.
– Ну полно, полно. Не время плакать… она голодная, ее надо кормить.
Маева просто смотрела и не потянулась, чтобы взять малышку.
Хельга вздохнула:
– Все не так плохо, милая. «Рубашку» я заберу. Кто-то из рыбаков наверняка даст хорошую цену. Но твоя дочь… она только твоя.
Намек был неявным, но Маева его уловила. Она нахмурила брови:
– Я никогда бы…
– Не волнуйся, я никому не скажу о ребенке. И вообще ничего никому не скажу. Меня здесь не было вовсе.
Маева снова расплакалась, на этот раз от благодарности.
– За малышку не бойся. Она абсолютно здорова, несмотря на ее крошечные размеры. Несмотря…
Старуха умолкла, не договорив, но все было ясно и так.
– Назад пути нет. Роды – только начало… так заповедовал Бог. Чтобы подготовить нас, женщин, к настоящей работе.
Как бы в подтверждение ее слов левую грудь Маевы пронзила острая боль. Малышка беспокойно загукала. Маеве хотелось уснуть, хоть на миг. Она закрыла глаза и почувствовала, как старуха возится с пуговицами на ее ночной рубашке. Она чуть сдвинулась на подушке, чтобы Хельге было удобнее их расстегнуть. Распухшая грудь вывалилась наружу, и малышка жадно вцепилась губами в сосок. Всплеск тянущей боли, и сразу за нею – приятное облегчение. Странное, обескураживающее сочетание. Маева открыла глаза.
Повитуха хихикнула:
– Ну вот, уже добрый знак.
Маева все же заставила себя улыбнуться. Пододвинула руку поближе к крошечной головке своей новорожденной дочки. У нее были мягкие, белые, пушистые волосенки. Как пушок на тельце утенка.
– Можешь обнять ее крепче. Грудь она не отпустит. Она настоящий боец.
Маева затаила дыхание и осторожно обняла малышку одной рукой. Крошечная синяя ручонка взметнулась вверх и легла Маеве на грудь. Маева легонько вздрогнула.
Старуха, кажется, этого не заметила.
– Что сказать твоему мужу?
Маева задумалась:
– Скажите, что у него дочка. – Она помедлила и добавила со значением: – И ничего больше.
Повитуха кивнула:
– Следи за кровотечением. Пей отвар из тысячелистника, делай ванночки из него же. Если молока будет мало, пей темный эль. Ее руки и ноги… – Она пожала плечами. – Я сделала все, что могла. Перепонки могут отрасти снова. Кожу, наверное, надо разогревать. Хорошенько ее растирай и молись, чтобы синева поблекла, jente.
Маева кивнула, зная, что синева не поблекнет. Как скрыть от мира такой очевидный изъян?
Хельга подхватила родильный стул и ворох залитых кровью простыней.
– Будешь делать похлебку? – Она указала кивком на плаценту. – Матерям после родов полезно. Укрепляет здоровье, отгоняет недуги. Защищает от сглаза и зла.
Маева судорожно сглотнула и покачала головой, борясь с новым приступом тошноты:
– Но… «рубашку» оставьте мне.
Старуха хмыкнула – то ли неодобрительно, то ли похвально, Маева так и не поняла – и бросила на кровать крошечный сверток из тонкой кожи.
– Как скажешь.
– Takk skal du ha
[4], – тихо проговорила Маева. – Мой муж даст вам денег.
Хельга снова хмыкнула и отмахнулась, но, перед тем как уйти, еще раз взглянула на новорожденную малышку.
– Она будет жить, она сильная. Ты пока что ее никому не показывай, да? И пеленай потуже. Не забудь зашить в подол кусочек серебра, иголку или монету. Чтобы отвадить huldrefolk
[5]. – Старуха пристально посмотрела на Маеву.
Маева моргнула, словно не поняла, о чем речь.
Это слово она уже слышала раньше; так ее за глаза называли здешние церковные кумушки, шептавшиеся у нее за спиной в те редкие разы, когда она приходила на рынок. Полуженщина-полутролль. Подозрительно красивая девушка, прячущая под юбкой коровий хвост. Хотя после сегодняшней ночи повитуха уж точно не станет верить подобным слухам.
– God natt
[6], Маева Альдестад.
Старуха вышла за дверь и побрела вниз по лестнице, сгибаясь под тяжестью своих мешков.
Маева затаила дыхание, прислушалась.
Тихо-тихо, вполголоса, отцу передали известие о дочери.
Волк
Волк наблюдал, затаившись в высокой траве на опушке леса. Пристальный взгляд звериного глаза был прикован к полутемному дому.
Он был рабом запаха крови. Этот запах принес ему ветер, заставил мчаться вперед, следуя знакам-подсказкам, своему волчьему чутью. По лесам и лугам, через реки и горы, временами по много дней кряду, он шел по следу. Он не спал и не ел. Все остальное уже не имело значения.
Небо вспыхнуло зеленоватым свечением, свет изогнулся дугой, опустился к самому дому, окутал его водянистым мерцанием. Ветер пронесся по верхушкам деревьев, раздувая небесные юбки северного сияния. Верный знак, что ребенок родится сегодняшней ночью. Волк втянул носом воздух. Дом источал отличительный запах – аромат ее тела, не звериного, но не совсем человеческого. Запах моря. Внутри, в нижней комнате, человек нервно расхаживал из угла в угол, то и дело останавливаясь у окна. Его лицо, заросшее бородой, хмурилось от беспокойства.
