– Мама, что происходит?
– Ох, Лей-ли… с чего начать?
– Со мной что-то не так? Я больна? – У меня текут слезы.
– Не плачь, малышка. Тебе нельзя плакать, иначе тебя унесет река слез. – Она пытается рассмеяться, но смех тонет в ее собственных слезах. – С тобой все хорошо, дитя.
– Тогда почему из меня течет столько воды? Почему я иногда перестаю быть собой?
– Я не знаю. Но ты не больна.
Я шумно вздыхаю.
– А ты сама? С тобой что-то не так… я же чувствую. Что бы там ни было, я тебе помогу.
– Нет, малышка. Мне может помочь только твой папа… а он даже пальцем не пошевелит.
Я вспоминаю ту ночь. Когда она рыла землю.
– Я маленькая. Я могу забраться куда угодно. Туда, где не поместишься ты. Я найду, что ты ищешь. Что бы ты ни искала, я это найду.
Она замирает, ее пальцы вонзаются мне в плечо. Она смотрит на меня так, словно видит впервые. Она берет меня за руки, пристально их изучает, затем приподнимает мои косички, заглядывает мне в уши, проверяет кожу на шее. Потом тяжко вздыхает и прижимает меня к себе. Мое сердце колотится, рвется маме навстречу. Я стараюсь дышать тихо-тихо, не шевелясь, вжимаюсь носом и ртом в ее грудь, и наконец мне приходится отстраниться, чтобы глотнуть воздуха. Мама смеется, треплет меня по макушке. Все будет хорошо.
Затем ее взгляд снова становится серьезным. Она приподнимает мой подбородок.
– Я тебе многого не сказала… многого я не знаю сама. Но если ты хочешь помочь, то не говори папе ни слова.
– Но, может быть, папа тоже поможет искать.
Ее глаза вспыхивают, точно искры.
– Он не поможет. Ты меня слышишь? Это он ее спрятал, Лейда. Он не хочет, чтобы я ее нашла. Но мне надо ее найти, ты понимаешь?
– Кажется, да.
– Ты по-прежнему хочешь мне помочь?
Я ненадолго задумываюсь. Папа расстроится, если узнает, что у нас с мамой есть от него секреты. Но я не хочу, чтобы мама печалилась.
– Да, я хочу тебе помочь.
Она улыбается и хлопает в ладоши. И тут открывается входная дверь.
– В чем ты будешь помогать маме, мой маленький kanin?
В дверях стоит папа с уздечкой в руке.
Мама быстро натягивает одеяло мне на руки и подталкивает меня к очагу.
– Я собираюсь учить ее ткать, Питер. Мы начнем с простой ленточки для косы. Почему ты так скоро вернулся?
Она суетится, делает вид, что хлопочет по дому, и сердито поджимает губы, будто папа ей помешал заниматься делами, и как вообще он посмел ей мешать?! Она берет из корзины яйцо, разбивает его на сковородку, ставит ее над огнем. Другой рукой тянется к чайнику, наливает кипяток в кружку. Ее пальцы слегка дрожат.
– Вот же чертова уздечка, порвалась прямо на повороте на Оркен. – Папа подходит к столу и роняет на пустую тарелку что-то маленькое и твердое. Раздается тихий звон. Мама оборачивается на звук:
– Что это?
– Нашел на крыльце… морская раковина. – Папа упирает руки в бока. – Ты же не ходила на взморье?
Она подходит к столу и берет в руки ракушку, ее лицо белее снега.
– Конечно, нет. Но как… – Погрузившись в задумчивость, она водит пальцем по гладкому розоватому краю с такой нежностью, словно гладит что-то живое.
Папа хмурится и оборачивается ко мне:
– Значит, будешь учиться вышиванию, малышка?
– Ткачеству, папа.
– Думаешь, она сможет удерживать нити, Мае? Я имею в виду, ты теперь перестала срезать ей перепонки, и что с ее пальцами?
Мама убирает ракушку в карман.
– С ее пальцами все хорошо, да, Лейда? Давай-ка беги одеваться. Пора кормить кур, они ждут.
Я бегу к лестнице, радуясь маминой сообразительности. Мчусь наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и врываюсь в свою комнату, совершенно забыв о луже, разлившейся на полу. Босые ноги скользят – вжик, плюх, шмяк, – и я грохаюсь на пол.
Я даже не успеваю ойкнуть, как надо мною склоняется папа. Он тоже поскальзывается, хватается за столбик кровати, но все равно не удерживается на ногах и падает рядом со мной.
– Что за напасть… Весь чертов пол залит водой!
Я хихикаю, глядя на его уморительно сморщившееся лицо.
Он сердито глядит на меня:
– Ничего смешного тут нет, дитя… Что еще за чертовщина? Почему здесь так мокро?
Я не знаю, что отвечать, потому что действительно не понимаю, что происходит. Как сказать папе, что мне снилась вода и я проснулась в луже? Как сказать папе, что иногда я как бы выпрыгиваю из себя, и становлюсь чем-то другим, и временами боюсь, что уже не смогу вспомнить, как вернуться обратно в себя?
– Так что?
– Это не я. Я ничего не делала, папа. Честное слово.
Я пожимаю плечами и шевелю ногами в воде. Папа тянется придержать их рукой, чтобы я не плескалась, и вдруг замирает. Его лицо делается суровым. Проследив за его взглядом, я вижу свой ночной горшок под кроватью. Пустой горшок.
– Маева! Неси полотенце! Быстрее!
Что я сделала, папа?
– Что же ты не сказала, что обмочилась? Ох, Лей-ли. Сегодня мой первый день на новом подряде, и мне, знаешь ли, не улыбается явиться на судно в одежде, насквозь провонявшей ссаньем. Мае, я уже опаздываю!
Я кусаю губы. Папа никогда раньше не говорил мне таких грубых слов.
Мама вбегает в комнату, приносит два полотенца. Помогает папе подняться, легонько отталкивает меня и принимается вытирать пол, охая и причитая. Я хочу топнуть ногой, но мама ловит мой взгляд и подмигивает. Я кусаю губу, чтобы не захихикать. У нас с мамой есть секрет – нет, даже два или, может быть, три больших-пребольших секрета из прошлой ночи и нынешнего утра, – и я боюсь лопнуть. Мне не хочется думать о том, что скажет папа, если узнает, что мы от него что-то скрываем. Если узнает, как сильно мама пересыхает.
Папа смотрит на меня, переводит взгляд на маму, потом опять на меня. Качает головой и выходит из комнаты, идет в соседнюю спальню. Громко топает, как медведь, с треском ломящийся через лес.
– Человеку всего-то и нужно, что верный конь и пара чистых штанов. Господи, разве я многого прошу?! Разве у меня мало забот? Почему я еще должен думать об этих чертовых суетных мелочах?
Я замираю и жду, когда папа умолкнет. Но он все никак не умолкает, продолжает ругаться и топать ногами. Потом кричит, обращаясь ко мне:
– Лей-ли, ты ни в чем не виновата.
Я почему-то ему не верю. Я смотрю на маму большими глазами и пытаюсь понять, удивлена ли она так же сильно, как я сама, папиной вспышкой ярости.
