Глаза Маевы заблестели от слез.
Хельга вложила камень в ее ладонь и заставила сжать пальцы.
– Любое подспорье будет нелишним. Держи его при себе… И не бойся, все не так плохо. Молчи обо мне, а я буду молчать о тебе. И тогда, может быть, мы это переживем.
– Но вас могут и осудить. – У Маевы дрожал голос. Она еще крепче сжала камень в руке.
– Если боги добры, меня посадят в тюрьму. – Хельга похлопала себя по бедрам. – Не так уж и плохо для старухи вроде меня.
Маева судорожно сглотнула:
– А если они не добры?
Старуха хрипло хохотнула:
– Если они и вправду добры, меня повесят и я умру сразу. Стану озлобленным призраком и буду преследовать Нильса Иннесборга до конца его дней.
Маева улыбнулась сквозь слезы. В замке звякнул ключ, и Олаф распахнул дверь.
– Время вышло, heks.
Хельга склонила голову набок, не уверенная, к кому именно из них двоих он сейчас обратился.
– На твоем месте я бы поостерегся прикасаться к этой карге, – сказал Олаф Маеве с глумливой ухмылкой. – Ты же носишь ребенка, а она изведет его прямо в утробе, не успеешь и глазом моргнуть.
Маева удивленно моргнула. Потом схватилась за бок, пряча камень в кулаке; с видимым усилием поднялась на ноги, расправила длинные юбки. Обхватила руками живот сверху и снизу, чтобы его выпирающая округлость стала заметнее.
– Я буду молиться за вас, Хельга. – Маева пристально посмотрела старухе в глаза.
Хельга встретила ее взгляд.
– Храни тебя Господь, девочка. И твоего будущего малыша.
Между женщинами проскочила искра понимания, невидимая для надзирателя.
Маева Альдестад высоко вскинула подбородок и вышла из камеры. Даже не оглянувшись.
Олаф хмуро уставился на старую повитуху:
– Ну хоть одна от тебя улизнула. Вот тебе огорчение.
Хельга усмехнулась. Парень сам ей подсказал, как спасти Маеву.
– Ja, gutt…
[44] Я умру прежде, чем этот ребенок родится на свет.
Обрезанная нить
Она слышала об аресте старой повитухи. По рынку ходили слухи, что у жены Питера родился ребенок. Выродок. Некрещеный. Мерзость перед Господом, шептались женщины. Она закрыла полог своего шатра, отгородившись от людской молвы. Takk, Скульд. Ты все же услышала мои молитвы. Она подбросила в небо горькие слова, не заботясь о последствиях. Ее тут же накрыло волной печали. Ее горе было все еще свежим, саднящим; хотя прошло уже несколько месяцев, она до сих пор лила слезы. Вспоминая тот страшный апрельский день, когда ее тело – вкупе со старою повитухой и Скульд – ее предало.
День, когда она превратилась в алое море.
Ее юбки, матрас, дощатый пол – все было залито кровью.
Повитуха старалась скрывать тревогу. Но ее не обманули попытки старухи ее успокоить – пустыми словами и ромашковым чаем.
– Все будет хорошо, теперь ложись. Выпей чай – сразу всю чашку. Вот хорошо, умница девочка.
Она залпом выпила чай, и ее тут же скрутило очередной схваткой. Она свернулась в тугой комок, но Хельга приподняла ее ноги, чтобы подложить под нее еще одно полотенце, словно оно могло остановить поток жизни, истекавший из ее чрева. Она почувствовала, как из нее вышел еще один сгусток крови, а потом ощутила давление детской головки.
Она рыдала и умоляла богов:
– Слишком рано, ему еще рано. Остановите его, остановите.
– Пути назад уже нет, девочка. Он – или она – уже идет, невзирая на сроки. А теперь тужься.
И тут грянула жуткая боль, на нее навалилась огромная тяжесть, неодолимое притяжение земли захватило все ее тело, принуждая извергнуть ребенка на несколько месяцев раньше срока. На волне последней схватки она погрузилась в океан боли, открывшись ей целиком. Она видела в трансе, как любимый пытался доплыть до нее, борясь с изменчивыми течениями. Но что-то тянуло его на дно. Она дышала всей грудью, пытаясь на расстоянии вдохнуть в его легкие собственный воздух. Она смутно осознавала, где находится ее тело: в крошечном домике повитухи, на старухиной кровати. Она пришла посреди ночи, ее юбки промокли от крови еще на подходе к горной тропе. Но она не могла обратиться за помощью к кому-то еще. В этой деревне ей больше не к кому было идти. Ее ребенок – тайна для всех, даже для его отца.
Сестры берут свою плату. Колдовство никогда не дается даром.
Ее разум как будто замкнулся, в голове вихрем носились проклятия, сплетаясь с наложенным ею заклятием – по бесконечному кругу. В ту страшную ночь она слышала грохот волн, вой ветра, пытавшегося погубить отца ее ребенка. Хельга бормотала свои собственные молитвы – Фрейе, Деве Марии, – держала над ее животом кусочек горного хрусталя на красной нитке. Камень качался туда-сюда. Она почувствовала, как ее разрывает пополам. Последний рывок – и мучительное облегчение, повлекшее за собой еще худшую боль.
* * *
Она сразу все поняла. Хельге даже было не нужно ничего говорить.
Имя расцвело у нее на губах еще прежде, чем она посмотрела на малыша и увидела, что это мальчик.
Она прижала к груди мертвое тельце, шепча его имя, как заклинание. Как проклятие.
Питер.
Что было
Они пришли на рассвете.
Маева знала, что они придут; ей снилось войско, толпа разъяренных мужчин с факелами и веревкой. Ей снилась Хельга с петлей на шее.
Она поднялась в темноте, даже не дожидаясь, когда малышка проснется для третьего ночного кормления. Питер проснулся, когда она встала, но лишь на секунду. Она аккуратно достала дочь из колыбельки и расстегнула ворот ночной рубашки. Питер открыл глаза и тут же снова уснул. Обычное дело, новый порядок в их доме. Она уже научилась находить в нем утешение и покой.
Но мой сон… Люди с факелами в руках. Эта картина никак не шла у нее из головы. Она гнала прочь тревогу, заставляла себя успокоиться, мысленно подгоняла поток молока. Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и вызвала в памяти лица сестер. Море. Ее дом до того, как она оказалась здесь. До того, как ей встретился Питер.
Она вспоминала о нем.
Молоко потекло сразу, и Маева вздохнула с тихим облегчением.
Малышка пила жадно. Маева возблагодарила богов и прогнала мысли о нем, сосредоточившись на ближайшей неотложной задаче. Она старалась не слишком тревожиться из-за того, что в последнее время ее мысли стали какими-то путаными и неясными, лица из прошлого словно тонули в ватном тумане. Воспоминания утратили четкость. Просто прошло много времени, вот и все. И у меня появился ребенок, так она говорила себе. Да, она потеряла себя в материнстве, забота о дочери поглотила ее целиком, и что удивительно – ее это не тяготило. Уже через пару минут она оторвала от груди сонную малышку. Поцеловала в теплую щечку, развернула и поменяла пеленки. Снова запеленала потуже, прижала к груди, вдохнула уютный запах молока и младенческой кожи. Вынула из кармана черный камень, который ей дала Хельга. Поцеловала его на удачу и вложила в складку дочкиного одеяльца. Для защиты.
