Папины карие глаза сияют. Мы с ним глядим на огонь в очаге.
Я хмурю лоб:
– Но я не Клара и уж точно не Йенс.
– Нет, jente. Ты Лейда. Моя Лей-ли.
Я киваю, пряча довольную улыбку. Сажаю куколку к себе на колени и сжимаю папину руку.
– Осторожнее, малышка. Папины старые пальцы иногда болят.
Я отпускаю его руку.
– Из-за всей той рыбы, которую ты наловил?
Папа шевелит пальцами:
– Да, из-за рыбы. И не забудем про морских чудовищ.
Нам слышно, как мама поднимается на крыльцо. Папа перестает качаться.
Я не спрашиваю, почему я не Клара, а Лейда. Я снова беру папу за руку, но уже осторожнее. Пальцы у него красные, распухшие. А у меня синие, тоненькие, как веточки. А перепонки почти прозрачные.
Это точно не Кларины руки. И не Йенсовы тоже. Это Лейдины руки. Маленькие, некрасивые. Как мое имя, хотя папе я этого не говорю. Оно начинается мило и звонко, а кончается, будто глухой удар. Лей-да. Лейда, которой приходится прятать свои безобразные руки и ноги; Лейда, чья мама еженедельно срезает и убирает подальше всю жуть, вырастающую у нее между пальцами. Лейда, с которой когда-нибудь срежут все-все уродство, и от нее не останется ничего. Лишь неприглядные синие кости.
– Почему у меня синие руки и ноги, папа?
Он пересаживает меня на другое колено.
– Потому что ты у нас особенная, малышка… Бог дарует особенным людям особые приметы.
Я закатываю глаза:
– А мама так не считает.
Папа морщится:
– Ох, Лей-ли, и ты так легко дашь себя обмануть? Мама тоже считает тебя особенной. Но она хочет, чтобы ты научилась всему, что умеют обыкновенные дети.
Теперь уже я морщу нос:
– Мыть посуду и готовить еду.
Он смеется:
– И кормить кур. А сегодня ты их еще не кормила?
Я делаю вид, что не слышу вопроса:
– Тогда почему мне нельзя ездить в город? Почему мне нельзя ходить в школу вместе с другими детьми?
Нам слышно, как мама топает ногами на коврике у двери; слышно, как открывается дверь.
– Твоя мама считает, что так будет лучше. – Папа целует меня в лоб и легонько подталкивает, чтобы я слезла с его колен. – Иди, малышка… собери яйца. А маме с папой надо поговорить, да?
– Да. Только мне надо сначала надеть передник.
Я мну dukke в руках. Папа подталкивает меня к лестнице. Я поднимаюсь, держа куклу под мышкой. Потихоньку сажусь у перил. Прижимаю колени к груди, сажаю на них свою куколку, прячу за ней лицо. Может, они меня и не заметят, да, dukke? Мое сердце бьется так громко, что папа наверняка слышит стук даже внизу. Я смотрю на него сверху, почти высунув голову между столбиками перил. Он встает с кресла. Стоит, подбоченясь. Я слышу, как хлопает дверь, как скрипит стул. Вижу, как папа подходит к камину. Берет кочергу.
Мама спрашивает:
– В чем дело?
– Я говорил с пастором Кнудсеном. Вчера в деревне.
Бельевая корзина падает на пол.
– Вот как? О чем?
Он медлит с ответом, а потом говорит:
– О том, чтобы Лейда ходила в церковь.
Мама резко оборачивается к нему. Ее длинная коса бьет ее по спине, точно плеть.
– Однажды мы пробовали привести ее в церковь. Одного раза достаточно. Вряд ли кому-то из нас хочется повторения.
– Но теперь она старше… и люди меняются, Мае.
– Люди никогда не меняются. Если ты снова отправишь нашего ребенка в эту… в этот ад, ей будет плохо. Нам всем будем плохо – и виноват будешь ты. Ты готов с этим жить?
– Церковь в Оркене уж точно не ад. Не богохульствуй, Мае.
Мама смеется:
– Чтобы совершить грех богохульства, надо быть верующей. – Она отбирает у папы кочергу, ворошит угли в камине. – Они едят людей заживо.
Папа морщится.
– Почему сейчас, Питер? Что произошло?
– Прибыло рыболовецкое судно из Ставангера. Капитан нанимает матросов на зиму…
– Никто не нанимает матросов зимой.
– Он хорошо платит, Мае. Мне нужна эта работа.
Мама прекращает ворошить угли.
– Им нужно больше людей на шлюпки… Чтобы отслеживать косяки рыбы в местах нагула.
Она оборачивается к нему, держа кочергу, будто меч. Но не говорит ни слова.
– Им нужны люди, которые знают западное побережье и особенности здешней погоды… Ты сама знаешь, что на суда берут только христиан. – Папа отбирает у мамы кочергу и ставит ее у камина. – Так есть и так будет. По крайней мере, в наших краях. Люди молятся единому Богу и посещают воскресные службы в церкви, даже если в тайне от всех шепчут ветру имя Одина. И если мне хочется получить постоянную работу, я должен поступать так же.
Мама обнимает себя.
Папа кладет руки ей на плечи.
– Нам нужны деньги. Нам надо чем-то кормить дочь зимой. Да и тебя тоже не помешало бы подкормить… иначе как ты родишь мне второго ребенка?
Она отстраняется.
– Маева, пойми. Мы ее прячем, мы прячем тебя, и это лишь подогревает сплетни. – Он привлекает ее к себе, приподнимает ей подбородок, чтобы видеть ее глаза.
– Я пытаюсь ее защитить.
– И я тоже. Но с ее рождения прошло целых семь лет. Я уверен, опасности больше нет. Уже пора, Мае… Пойми.
Раскат грома заставляет нас всех вздрогнуть от неожиданности.
Мама мчится к двери.
– Белье намокнет!
Я бегу к окну спальни, смотрю на них сверху. Они носятся по двору, срывают с веревки рубашки и простыни. Небеса проливаются ливнем, как только мама и папа подходят к крыльцу. Я слышу их смех. Дождь шуршит, словно шикает на всех нас и велит замолчать. Я отхожу от окна, прижимаю к груди свою куколку.
Они не чувствуют грусти, разлитой в воздухе.
Не ощущают опасности, что несется на крыльях ветра.
Что было
После шторма дождь лил много часов и наконец успокоился, превратился а легкую изморось, обернувшуюся туманом. Воздух был таким влажным, что, казалось, его можно пить. Ярость ветра угасла, море сделалось на удивление тихим. Словно и не случилось никакой беды.
Светловолосый мужчина спрыгнул с палубы траулера на пирс. Схватил тяжелый канат, обвязал им швартовную тумбу. Второй мужчина – темноволосый и бородатый, тот, в чьи глаза избегала смотреть Маева, – коротко свистнул с кормы. Маева украдкой взглянула на его руки, ловко наматывавшие канат на крепежную скобу. Один виток, второй, третий, все туже и туже, пока судно почти не перестало качаться. У нее в голове вспыхнуло воспоминание, как эти руки сжимали ей бедра там, на острове… Она перегнулась через ограждение на борту, тошнота подступила к горлу. Глубоко вдохнув запах морской воды, Маева без сил опустилась на палубу и съежилась под одеялом, которое ей дал бородатый.
