Биргит презрительно фыркнула.
– Нежное? – переспросила она, растянув одеяльце в руках. – Скорее никчемное. Тебе стоило бы поучиться элементарному шитью у кого-то из нас, фру Альдестад. Твой ребенок замерзнет, если его завернуть в это изделие.
Несколько швов разошлись.
Лейда снова расплакалась. Маева прижала ее к себе и вырвала одеяльце из рук Биргит.
– Вы закончили, фру Вебьёрнсдоттер?
Биргит, не дрогнув, встретила ее яростный взгляд. Притихшие женщины затаили дыхание. Напряжение, повисшее в воздухе, грозило вот-вот взорваться, и всем было ясно, что взрыв будет жестоким.
Но Биргит улыбнулась и хлопнула в ладоши, разрядив накалившуюся обстановку.
– Да, мы закончили. God kveld
[68], фру Альдестад. Благослови тебя Господь.
Маргрит указала на дождевую бочку в углу:
– Вообще-то их ставят снаружи, чтобы был толк.
Женщины захихикали и направились к выходу.
Унна застыла на месте.
– Подожди, мама… А как же подарок?
Биргит щелкнула пальцами:
– Ах да. Унна, отдай ей подарок.
Унна вынула из кармана пару крошечных башмачков, связанных друг с другом красивой вышитой лентой. Биргит небрежно взмахнула рукой, словно это был совершеннейший пустяк.
– Это от пастора Кнудсена. Он их приготовил для сынишки Марен. Но ему они уже без надобности, так что бери их себе. Пастор просил передать их тебе вместе с едой.
Она сделала знак Унне, и та поставила башмачки на стол.
Маева смотрела на них во все глаза. Они были пошиты из мягкой кожи и украшены на носках кусочками пятнистого меха.
Тюленьего меха.
Маева не сказала ни слова, и Унна язвительно проговорила:
– Было бы вежливо сказать «спасибо». Не за что, фру Альдестад.
Женщины вышли из дома и спустились с крыльца, перешептываясь друг с другом. Собравшись с силами, Маева вышла следом за ними и захлопнула за собой дверь.
Унна указала на крышу:
– Мама, смотри, сколько воронов.
Женщины остановились и все, как одна, повернулись в ту сторону. Маева спустилась с крыльца. Вороны, сидевшие на крыше, перебрались ближе к краю, не сводя настороженных глаз с людей, глядящих на них снизу. Унна подняла камень и бросила его в птиц. Он ударился в стену дома и упал прямо Маеве под ноги. Дрожа от ярости, она наклонилась и подобрала камень с земли. Вороны возмущенно закаркали, а затем разом взлетели в небо, наполнив его треском черных крыльев.
– Посланцы Одина. – Биргит прищелкнула языком и бросила через плечо, обращаясь к Маеве: – Интересная у тебя компания.
Женщины забрались в повозку, запряженную двумя лошадьми.
Повозка тронулась с места и вскоре исчезла из виду, растворившись в ночи.
Маева еще долго стояла на улице, баюкая Лейду, которая уже успокоилась и безмятежно уснула.
Ее рука безотчетно сжимала камень.
Что есть
Привет, маленький мотылек. Пора просыпаться.
Я не спал, девочка… Я менялся.
Когда ты выйдешь наружу?
Скоро, уже совсем скоро.
* * *
Я уныло вздыхаю. Я скучаю по dukke. Я ненавижу ждать. Что толку в подарке на день рождения, если подарок нельзя открыть?
Я ставлю клетку на стол, подхожу к лестнице и прислушиваюсь, не проснулась ли мама. Не лучше ли ей сегодня. Она уже скоро должна проснуться, ведь так? Папа сказал, что ей нужно как следует отдохнуть, что сон и время – лучшее средство от всяких хворей.
Но, может быть, мама и не больна.
Может быть, она меняется – ее старая, пересохшая кожа слезает. И когда мама проснется, она будет кем-то другим.
Я сажусь на перила, уцепившись ногами за перекладины. Отклоняюсь назад и пытаюсь держать равновесие, раскинув руки, как крылья. Мама, смотри, я умею летать.
Из часов выскакивает деревянная кукушка, чтобы сообщить время. Только она никогда ничего не сообщает. Я гадаю, почему она не поет. Бедненькая кукушка. Ты совсем не умеешь петь? Я тяну руку, хочу к ней прикоснуться, но кукушка робеет и прячется обратно в домик. Я провожу пальцем по резному узору – красивые окошки, цветы и листья – и случайно нащупываю крошеный выступ на боковой стенке часов. Я на него нажимаю, и он сдвигается вниз с легким щелчком. Нажимаю еще раз – и он снова выскакивает наверх. Вниз и вверх, вниз и вверх. Щелк-щелк-щелк…
– Что ты делаешь? – шепчет папа с верхней площадки.
– Ничего. Жду, когда мама проснется.
– Лучше иди присмотри за огнем в очаге. Пусть мама поспит. И сколько раз я тебе говорил: не трогай часы. – Его лицо исчезает с площадки.
Я еще раз нажимаю на выступ. Просто так, потому что мне хочется. Потом спускаюсь на нижнюю ступеньку и смотрю на часы: изменилось в них что-нибудь или нет?
Минутная стрелка сдвигается с тихим щелчком. И больше ничего не происходит.
Я вспоминаю, что говорила мама. Что я должна научиться контролировать свое волшебство, а для этого мне надо стараться намеренно становиться чем-то другим. Я закрываю глаза и рисую в воображении птичку. Мысленно погружаюсь в тиканье часов. Представляю колесики, крутящиеся внутри. Представляю, как они трутся друг о друга, заставляя время идти вперед, даже если оно не хочет. Деревянные крылья, раскинутые для полета, которого никогда не случится…
Ничего не происходит. Я открываю глаза.
Прости, кукушка. Похоже, мы обе застряли.
Что было
Хельга жадно вдыхала свежий студеный воздух, пила его, точно холодную воду. И пусть ее везут на телеге в «ведьминой клетке», пусть ее руки и ноги скованы кандалами. Все это не важно. Важно то, что ее наконец вывели на воздух после долгих недель в тесной душной камере.
Клетка, пропахшая гнилью, была такой низкой, что Хельге приходилось сидеть, сгорбившись в три погибели, на вонючем полу. Клеткой не пользовались много лет – больше века, – но это не остановило Нильса Иннесборга. Он ее вытащил из тюремного подвала, вместе с проржавевшими кандалами. Он рассказал Хельге о Йорне Моллесдоттер, последней из женщин, осужденных за колдовство в здешних краях.
– Ее сожгли на костре, – сказал он, наблюдая, как наемный возница вбивает гвозди в крепления клетки. – Что гораздо больнее повешения. Считай, что тебе повезло.
Сегодня утром Хельгу неофициально признали виновной. Суд – всего лишь формальность, сообщил ей магистрат. Внезапная находка «колдовской» книги решила ее судьбу. Иннесборг пришел в камеру к Хельге и швырнул книгу на пол. Вместе с ним пришел пастор Кнудсен, нервно теребивший пальцами свой деревянный крест. Хельга поняла, что это конец. Теперь ей уже не отвертеться. Такие книги запрещены для всех, кроме служителей церкви.
