Маева сцепила пальцы в замок.
– Но ведь можно же как-то прийти на суд, чтобы дать показания?
– Суд уже состоялся, вчера после полудня. Разве Питер вам не говорил?
Нет, не может быть.
– Но почему меня не пригласили свидетельствовать? При сложившихся обстоятельствах было бы вполне естественно, чтобы я выступила свидетельницей на суде. – Ее голос разнесся эхом в гулкой пустоте.
Пастор Кнудсен прекратил подметать.
– Ох, Маева. Питер выступил вместо вас – кстати, по моему совету, – поскольку вам нездоровилось. Магистрат дал разрешение, так как Питер присутствовал при родах. В день крестин вам стало плохо, все это видели, все это знают, вот почему магистрат проявил понимание и освободил вас от необходимости являться в суд. – Он указал на скамью, приглашая Маеву присесть. Сам тоже сел рядом с ней и неловко погладил ее по руке. – Я уверен, ваш муж не хотел лишний раз вас волновать.
Маева почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Питер. Она отдернула руку.
– И что же сказал мой муж?
– Что фру Тормундсдоттер в ту ночь всего лишь дала вам успокоительное питье. Лейда родилась несколькими днями позже, так что нет и не может быть никакой связи между вашим ребенком и трагедией в семье Иннесборга. – Он указал на большую толстую книгу, лежавшую на боковом столике у алтаря. – И тому есть подтверждение: запись даты рождения в приходской книге. Официальный документ.
От ярости ее бросило в жар. Она вытерла пот со лба и над верхней губой.
– Вам все еще нехорошо, милая? Наверное, вам нужно выпить воды?
Маева встала, но тут же села на место и закрыла глаза. Мне нужно море. Она попыталась улыбнуться пастору, но губы не слушались.
Он наблюдал за ней с нарастающим беспокойством, а потом крикнул куда-то в глубь церкви:
– Унна, подойти на минутку!
Девочка выглянула из комнаты за алтарем, держа в обеих руках по свече. Маева чуть не застонала. Унна подошла ближе:
– Что, пастор Кнудсен?
– Давай ненадолго отложим уборку. Фру Альдестад стало плохо. Будь добра, сбегай к колодцу, принеси ей воды.
Унна моргнула и уставилась на Маеву.
– Иди, дитя. Сделай, как я прошу, и, пожалуйста, поторопись.
Унна резко развернулась и бросилась к двери.
Пастор проговорил виноватым голосом:
– Теперь уже ничего не поделаешь, милая. Все в руках Божьих.
Маева прикусила губу изнутри, чтобы скрыть досаду и чувство бессилья.
– Я хочу дать показания. Мне надо поговорить с магистратом.
– Все равно ничего не изменится, Маева. Все уже решено.
– А если появятся новые сведения? Если я смогу доказать, что Хельга невиновна?
Она приняла у меня роды, и моя девочка совершенно здорова. Она обращалась к своей черной книге, и никакого вреда не случилось.
– Мой вам добрый совет: ступайте домой. Те доказательства, о которых вы говорите… они никому не помогут. Если появятся новые сведения, значит, появятся новые дознаватели. Новые допросы. Новые неоправданные обвинения. Осуждение невиновных.
Последнее слово он произнес с нажимом, стиснув руку Маевы. Его лицо стало очень серьезным, почти суровым.
– К тому же вы нездоровы, вам нельзя никуда ехать. Магистрат выехал из Оркена сегодня утром. И забрал с собой Хельгу.
В животе у Маевы все перевернулось и забурлило. Она кое-как поднялась на ноги.
– Takk, пастор. Я… мне надо на воздух. – Она бросилась к выходу, прежде чем он успел ее остановить. Буквально скатилась с крыльца, добежала до ближайшего дерева, схватилась за ствол, и ее вырвало на землю. Лейда проснулась и громко расплакалась. Маева прижалась лбом к дереву, дожидаясь, когда пройдет слабость.
Кто-то поднес ей ко рту чашку с водой. Маева подняла глаза: Унна.
Удивленная, она взяла чашку и отпила глоток.
– Takk, дитя.
Унна пожала плечами, не сводя глаз с Лейды. Она протянула малышке палец, чтобы та за него ухватилась. Маева не могла не заметить, что кожа на руке Унны абсолютно здоровая, чистая, без волдырей и красных пятен.
– Уже все понятно и все решено. Так говорит моя мама.
Маева с трудом подавила желание швырнуть чашку с водой ей в лицо. Она чуть сдвинулась вбок, чтобы Унна не смогла дотянуться до Лейды, и принялась тихонько покачиваться, успокаивая малышку.
– Честно сказать, я не знаю. Может быть, еще можно что-нибудь сделать. Возможно, им надо выслушать других свидетелей.
– Nei
[71]. Все решила черная книга, которую нашла мама. – Унна забрала чашку из протянутой руки Маевы.
– Твоя мама нашла Хельгину книгу?
– Там на обложке были инициалы Х. Т. Так что, наверное, это ее книга. Как по мне, надо быть очень глупой, чтобы бросать где попало такие вещи. Если бы я была ведьмой, я бы хорошо спрятала свою книгу заклятий, и никто бы ее не нашел.
Что-то щелкнуло в голове у Маевы. Да, в самом деле. Продолжая покачиваться, чтобы Лейда опять не расплакалась, она спросила как бы из праздного любопытства:
– А где твоя мама нашла эту книгу?
Унна, которая уже поднялась на крыльцо и собиралась вернуться в церковь, обернулась через плечо:
– Ее нашла какая-то финка, торгующая на рынке.
Дверь за нею закрылась. Маева застыла не в силах пошевелиться.
Внезапно поднявшийся ветер закружил опавшие листья вокруг ее ног.
Восьмой узелок
Две женщины сидели друг напротив друга, на двух пеньках внутри полотняного шатра. Одна низкорослая, другая высокая. Обе напряжены, у обеих в глазах – настороженное любопытство. Та, кого Питер любил когда-то, и та, кого он любил теперь. Странное отражение в причудливом зеркале.
Лейда хныкала и беспокойно вертелась. Маева нервно баюкала ее на руках. Внезапно у нее вновь разболелась голова, еще сильнее, чем прежде. Маева переложила малышку на другое плечо.
Хильда смотрела на нее в упор.
Маева оглядела шатер, весь увешанный тканями и мехами. Оленьи шкуры на полу и на стенах. Свисающие на лентах чучела мертвых птиц. Их печальные неживые глаза наблюдали за ней.
Так прошла целая минута. Маева проговорила, не выдержав напряженного молчания:
– Я знаю, кто ты.
Хильда едва заметно кивнула:
– Я тоже.
– Я знаю, что ты натворила.
Хильда указала на малышку у нее на руках:
