– Это было продиктовано военной необходимостью, – отвечал д’Артаньян, – я командир и несу ответственность за вверенных мне людей. С холма я мог следить за развитием событий – он очень удобно расположен…
– Ну вот, вы уже и хвалите его, – улыбнулся Людовик.
– Прошу прощения, ваше величество, – невозмутимо продолжал лейтенант, – будучи простым солдатом, я могу располагать своей жизнью по обстоятельствам. Риск в моём случае оправдан, но вы, государь, вы – другое дело. Ваша жизнь принадлежит Франции.
Д’Артаньян поклонился королю, а тот, задыхаясь от сдерживаемого волнения, вскричал:
– Моя жизнь принадлежит Франции, говорите вы, господин граф? Пусть так! Но, если судьба Франции вершится сегодня под стенами Шарлеруа, коль скоро она зависит от успеха армии, я приказываю вам, милостивые государи, сопровождать меня: солдаты должны увидеть, что король с ними!
– Я готов, государь, – сказал д’Артаньян, взяв коня под уздцы.
Его примеру последовал де Лозен, и через две минуты король с мушкетёрами был на вершине холма, откуда открывался вид на всё пространство между траншеями и городом, застланное дымом и десятками бездыханных тел. Громогласное «ура!» грянуло из окопов и с батарей, когда смертельно усталые солдаты всех родов оружия увидели своего короля. Сняв шляпу, Людовик помахал ею в воздухе, вызвав ещё более шумный восторг…
– Разве я не был прав, господа? – горделиво спросил король, вслушиваясь в музыку канонады и приветственных криков.
Пегилен рассыпался в многословном восхищении, д’Артаньян же, ограничившись лёгким поклоном, пристально вглядывался орлиным взором в сторону крепостных стен. Проследив за направлением его взгляда, Людовик направил туда свою подзорную трубу; спустя несколько мгновений раздался его довольный голос:
– Вы будто сами побывали в осаждённой крепости, граф. Это всё и в самом деле напоминает скорее беспорядочную пальбу, нежели грамотное сопротивление. Не угодно ли убедиться?
Поблагодарив короля, д’Артаньян взял у него трубу и какое-то время безмолвно созерцал окутанную дымом цитадель. Внезапно лицо его побледнело, и он молниеносным движением ухватил поводья королевского коня, заставив того встать на дыбы, одновременно проделав такой же приём с собственной лошадью. Оторопевший Пегилен едва успел последовать его примеру, как оглушительный залп крепостной батареи накрыл вершину холма: видимо, испанцы догадались, чьё появление там вызвало оживление в стане завоевателей. Однако находчивость д’Артаньяна сделала своё: его лошадь и конь Людовика были убиты наповал, но всадники целыми и невредимыми благополучно упали наземь. Де Лозен, хотя его жеребец и не был задет вражеским ядром, счёл за благо присоединиться к королю и лейтенанту, распластавшись на взрытой земле. Но д’Артаньян в то же мгновение живо вскочил на ноги, воскликнув:
– Уйдёмте отсюда, ваше величество, уйдёмте, покуда не рассеялся дым!..
И впрямь, дымовая завеса, окутавшая холм после ужасного залпа, надёжно скрывала их от взора неприятеля. Но так же хорошо укрыла она их и от своих, а потому весь французский лагерь взорвался криками ярости и скорби, ибо тысячи людей, как на спектакле, присутствовали при гибели Людовика XIV и двух его приближённых.
Тем временем, прикрываясь конём Пегилена, как щитом, д’Артаньян без помех спустил слегка оглушённого короля по безопасному склону к траншеям, и второй залп, направленный по уже готовому прицелу, накрыл лишь двух мёртвых лошадей…
Если испанцы и тешили себя надеждой на то, что им удалось убить короля, этой иллюзии суждено было развеяться, едва до них донеслось всеобщее ликование, охватившее французов при виде живого Людовика. В небо взвились белоснежные плюмажи королевских мушкетёров:
– Да здравствует король!
В грязном платье, но исполненный величия, монарх поднял руку, призывая солдат к молчанию. В наступившей тишине он чётко произнёс:
– Да будет вам известно, господа, что с этого дня король обязан жизнью вашему командиру…
Восторженные глаза мушкетёров прежде всего обратились к Пегилену, который переживал при этом тысячу смертей.
– Нас спас граф д’Артаньян! – торжественно объявил король.
Сияющие лица повернулись к лейтенанту, стоявшему чуть поодаль.
– Да здравствует д’Артаньян! – раздался громогласный хор мушкетёров, искренне любивших молодого гасконца.
– Да здравствует д’Артаньян! – подхватили солдаты в окопах, им вторили с батарей артиллеристы.
Новость перекидывалась от солдата к солдату, от части к части…
– Да здравствует д’Артаньян! – кричали гвардейцы де Варда, и сам он, холодея от ненависти и страха, поддерживал общий порыв.
Через несколько минут этот клич, объединивший всю французскую армию, этот крик «Да здравствует д’Артаньян!» услышали и в осаждённой крепости, где командиры не могли взять в толк, к чему славословить человека, погибшего в Голландии.
– Да, господа, да здравствует граф д’Артаньян! – кивнул король, делая шаг к юноше. – Мы награждаем вас орденом Святого Людовика, господин граф. Примите и не взыщите за скромность награды.
– Белый флаг, белый флаг! – крикнул кто-то из солдат.
И все увидели, что пророчество д’Артаньяна сбылось: первая из сильных крепостей Испанских Нидерландов, несмотря на своевременные укрепления, произведённые по приказу герцога д’Аламеда, пала на шестой день осады. Шарлеруа был взят, и с этого-то времени имя д’Артаньяна стало повторяться с восхищением среди французских войск, и с особой ненавистью – в испанских гарнизонах. В этот день клич «Да здравствует д’Артаньян!» стал известен всей Европе – известен в качестве марша победоносной армии, гимна Деволюционной войны.
LI. Д’Артаньян и Кристина
Сказать, что наш герой стал знаменит после подвига при Шарлеруа – значит не сказать вовсе ничего, либо очень и очень мало. На какое-то время его имя стало популярнее имени спасённого им монарха; даже отец его, совершавший подобные геройства не в виде исключения, а время от времени, не мог похвалиться тем, что хоть один из королей признал это публично. А Людовик XIV признал, и не только потому, что не признать свершившегося на глазах тысяч французов было бы неприлично. Нет, Король-Солнце, чьё сияние едва не померкло навсегда, чувствовал вполне естественную потребность обезопасить себя и в дальнейшем, максимально приблизив к своей особе юного д’Артаньяна. Но делал он это на собственный манер: будучи человеком весьма ранимым и вынеся из детства и отрочества почти болезненную восприимчивость ко всякому посягательству на свои прерогативы, он не мог допустить чрезмерного морального возвышения мушкетёра, угрожавшего в буквальном смысле занять место старшего д’Артаньяна. Королю хотелось иного – получить в его лице преданнейшего вассала короны и самого ревностного фаворита. Поставив перед собой эту цель, он галопом помчался к ней по давно проторённой дорожке: орден Святого Людовика и два ленных владения в Нормандии явились очередным взносом в дело преображения д’Артаньяна в образцового придворного.
