– Победу, сказали вы? Но победа невозможна – вы сами только что упоминали об этом.
– Я говорил о войне, – нисколько не смутившись, пояснил д’Аррас, – а отдельные военные успехи ещё не подразумевают окончательной победы, и уж ни в коем случае не гарантируют её. К тому же в этой схватке не будет одного победителя: восторжествовать либо погибнуть может лишь весь христианский мир в целом.
– Это выше моего понимания.
– Боюсь, что как раз наоборот, – слегка нахмурился священник, – наверное, пока мои слова ниже благородного понимания вашего величества.
– Вы всё время говорите загадками, отче.
– О, я утомил вас, государыня…
– Нет-нет, просто я постоянно чувствую, будто вы пытаетесь что-то сказать мне – что-то такое, к чему я, возможно, уже готова вопреки вашим ожиданиям.
Сказав это, Мария-Терезия с явным воодушевлением посмотрела прямо в глаза францисканцу.
«Боже правый, – пронеслось в голове священника, увидевшего сверкающий подобно звёздам взор королевы. – Похоже, всё идёт куда лучше, чем представлялось ранее. Может быть, стоит… но нет, только не торопиться. Монсеньёр предупреждал, что главный наш враг после короля – излишняя спешка… Это может испортить всё дело, похоронить последнюю надежду…»
– Ваше величество правы, – торжественно сказал он, – я думал, вы ещё не готовы… и продолжаю стоять на своём. Слишком рано.
– Если вы так считаете, отче, что ж… я подожду, – спокойно согласилась королева Франции.
– Зато подошло время задать вам вопрос, государыня, – учтиво молвил духовник.
– Так задайте его.
«Она действительно сильно переменилась», – с удовлетворением подумал д’Аррас. Вслух же сказал:
– Вам нет нужды отвечать сразу, ваше величество. Более того, его светлость д’Аламеда настаивал, чтобы вы хорошо подумали над предложенным (чисто гипотетическим) вопросом. День, два, неделя… время есть, пока не догорела последняя испанская крепость.
– О, прошу вас, преподобный отец, не продолжайте, – почти взмолилась побледневшая женщина, – мне всё ясно. Спрашивайте, я отвечу немедленно.
– Нет, ваше величество, прежде обещайте мне подумать хотя бы до завтра.
– Клянусь спасением души, – поспешно сказала Мария-Терезия.
– Ваше величество, – начал отец д’Аррас, – думаете ли вы, что Испании следовало неукоснительно блюсти статьи конкордата, заключённого в прошлом году, после французского вторжения? Полагалось ли ей сохранять дружественный Версалю нейтралитет?
– Но… очевидно же, что нет, преподобный отец. Договор был расторгнут, а условия нейтралитета грубо нарушены… нарушены самим Людовиком.
– Верно, – кивнул францисканец. – Любая договорённость, любой союз священны лишь до тех пор, пока их чтят обе стороны. Вы согласны, ваше величество?
– Согласна, отче, но это ведь не…
– Конечно, это ещё не тот вопрос, – кивнул монах. – Мне требовалось прежде узнать ваше мнение о святости и нерушимости договоров.
– Я стою за обоюдную верность клятвам, – величественно подтвердила Мария-Терезия, обращая к нему своё красивое лицо.
– Это прекрасно и вполне достойно великой королевы. Теперь, когда я уверен в этом, я спрашиваю у вашего величества: моя королева, по-прежнему ли священны для вас растоптанные французским королём брачные узы, не способные защитить вас от оскорблений, а обе ваши родины – от гибели?..
Лицо королевы окаменело, и не оттого, что вопрос был таким уж неожиданным. Сколько раз спрашивала она у себя буквально то же самое и не могла найти ответа. А теперь эти слова прозвучали вслух, причём из чужих уст…
– У вас есть время подумать, государыня, – напомнил священник, не сумев сразу верно оценить реакцию испанки.
– Да, я помню, – медленно проговорила королева, – благодарю вас, я… подумаю.
– В этом случае я удаляюсь, – отец д’Аррас поднялся и хотел уйти.
Голос королевы заставил его вернуться:
– Благословите, отче, – тихо попросила она, подняв влажные от слёз глаза.
– Благословляю ваше королевское величество, – с чувством произнёс монах, осеняя Марию-Терезию крестным знамением.
Покидая королевские покои, он подумал:
«Хорошо уже то, что она не ответила сразу…»
IV. Король и суперинтендант обнаруживают хорошую память
Кажется, самое время вспомнить о злополучном господине Кольбере, брошенном Людовиком XIV в судьбоносный для Франции момент на обочине истории. Впрочем, сказать так будет не совсем справедливо по отношению к самому суперинтенданту, ибо он, последовательный противник Деволюционной войны, будучи поставлен перед фактом её неизбежности, продемонстрировал, как обычно, свои превосходные организаторские способности. Король требовал денег – Кольбер выжал из народа последние миллионы; военный министр настаивал на частичной замене вооружения – армия засверкала новыми орудиями; адмиралы просили поддержать флот – на воду была спущена целая эскадра. При этом министр финансов не поступился ни пядью собственных убеждений, по-прежнему отстаивая свою, известную уже нам точку зрения, при личных встречах с королём. Таковых, заметим, становилось всё меньше и меньше: сам монарх теперь гораздо реже обнаруживал потребность в общении со строптивым сановником – признавая его заслуги, он не мог выносить малейших проявлений инакомыслия. Постепенно он свёл регулярные прежде беседы с Кольбером до разумного минимума, необходимого ему для получения очередной порции наличных.
Вот и сегодня, вызвав Кольбера, король заранее испытывал высочайшее недовольство, предчувствуя сомнительное наслаждение созерцать каменное лицо суперинтенданта, с безмолвным протестом выслушивающего его, Людовика, политические прожекты. Действительность превзошла худшие ожидания: такого мрачного лица, пожалуй, устрашился бы и сам Цербер, доведись министру финансов пуститься в плавание по чёрным водам Коцита. Склонившись ровно настолько, насколько это предписывалось этикетом, и ни дюймом ниже, Кольбер бесцветным голосом молвил:
– Государь звал меня. К услугам вашего величества.
– Рад вас видеть, господин суперинтендант, – любезно кивнул король, с отвращением глядя на кислую мину Кольбера. – Вы слышали последнюю новость?
– Прошу прощения, эта новость касается моего ведомства? – сухо осведомился министр, не обнаруживая не то что любопытства, но даже и элементарной учтивости.
Король всё же не собирался сдаваться:
– Ах, господин Кольбер, всё во Франции имеет к вам самое прямое отношение, – польстил он статуе в чёрном, стоявшей перед ним. – Само собой, я разумею лишь всё хорошее, но в данном случае известия просто великолепные.
– Я весь внимание, – ледяным тоном откликнулся Кольбер.
– Вы знаете, что наш протеже неустанно продолжает поражать Европу всё новыми и новыми подвигами, – начал Людовик, не сводя глаз с бесстрастного лица собеседника. – Знаете?
