– Государь изволит говорить о господине д’Артаньяне? – неуловимо оживился финансист, вселив в короля этой своей чуть заметной реакцией прямо-таки юношеский восторг.
– О нём самом, дорогой суперинтендант, конечно, о моём славном мушкетёре.
По случаю восхваления любимца Арамиса Кольбер соблаговолил принять более активное участие в беседе:
– Господин граф исполнен самых разных достоинств, многие из которых уже перевелись при дворе, – заметил он.
– О, да вы, я вижу, расположены рассуждать о морали, господин министр! – нервно улыбнулся король. – Любопытно.
– Осмелюсь спросить, о чём угодно любопытствовать вашему величеству?
– Что за качества признаёте вы за д’Артаньяном из тех, коими нищ Версаль?
– Если мне будет дозволено…
– Да, вам дозволено говорить от чистого сердца: мне интересно ваше мнение. Думается, для начала вы назовете благородство.
– Ничуть не бывало.
– Вот как? Нет?
– Ах, ваше величество неверно истолковали мои слова, – усмехнулся Кольбер той усмешкой, из-за которой его можно было возненавидеть с первого взгляда. – Меньше всего я сомневаюсь в исключительном душевном благородстве господина д’Артаньяна. Но дело в том, что благородства французскому двору хватит ещё до конца века, а может, и больше… если расходовать его экономно.
– Вы находите моих приближённых благородными людьми? – король не скрывал сарказма, которым было щедро напоено каждое его слово.
– Не всех, разумеется.
– Боже упаси!.. – замахал руками король в притворном ужасе. – Как можно – всех!..
– Да и само благородство тоже бывает разным.
– Интересное рассуждение, – нехотя обронил Людовик.
– Вы полагаете, государь? Впрочем, почти то же самое говаривал в прошлом отец господина д’Артаньяна: помнится, он почти разуверился было в новом поколении, когда поступок де Маникана убедил его в обратном.
– Я помню тот случай, – посерьёзнел король, – Маникан выгораживал де Варда даже под угрозой заточения в Бастилии.
– Господин д’Артаньян утверждал, что так поступали воины времён Людовика Тринадцатого, когда их преследовал кардинал Ришелье. Но тогда (вы понимаете, государь, я лишь передаю слова маршала) дворяне ставили долг перед Богом и совестью выше служения сюзерену. И потому лишь та эпоха могла породить души, подобные… – Кольбер невольно запнулся, ибо дальше шло перечисление имён Атоса, Портоса и Арамиса, упоминание которых едва ли могло способствовать мирному общению короля и министра.
– Что же вы остановились, господин Кольбер? – холодно спросил Людовик, сразу догадавшийся о причинах замешательства суперинтенданта. – Будьте любезны продолжать, я весь уши.
– Души, подобные графу д’Артаньяну, – тут же нашёлся министр.
– Ну-ну, – без особого энтузиазма кивнул король, – но если не благородство, то что? Что?
– Честность.
– Забавно! А разве благородство не подразумевает само собой и честность?
– В наши дни – нет, ваше величество.
– Допустим. Ещё?
– Вообще-то, и одного этого качества довольно дворянину, чтобы прослыть лучшим человеком современности. Но господин лейтенант, ко всему прочему, ещё и справедлив, отважен…
– Умён, – добавил Людовик.
– Нет, ваше величество, – мудр.
– Согласен, – усмехнулся король, – ещё бы, ведь каких-нибудь шесть дней назад д’Артаньян был настолько добр и мудр, что почти развеял в прах бастион, служивший главным оплотом Лилля.
– Так Лилль уже взят? – ровным голосом, не меняя выражения лица, уточнил Кольбер.
На самом деле он был вне себя от тех масштабов, которые принимала эта кампания, грозившая вылиться в затяжную войну. С самого её начала министр не мог спокойно поспать и часа: его неотлучно преследовала тень герцога д’Аламеда, сулившего ему всевозможные кары.
– Вот именно, – гордо произнёс Людовик XIV. – Пало последнее мощное испанское укрепление во Фландрии, любезный господин Кольбер.
– Во Фландрии? – настороженно переспросил Кольбер, чувствуя, как на его голове зашевелились редкие волосы.
– Ну да, во Фландрии, – небрежно подтвердил король, рассеянно поигрывая золотым карандашом. – Летняя кампания завершена, и точку в ней, как вы можете понять, поставил граф д’Артаньян. Это достойно награды, не правда ли? В настоящее время я колеблюсь в выборе между орденом Святого Духа и ленным владением… Что вы посоветуете?
В любое другое время Кольбер не раздумывая предложил бы королю дать гасконцу и то и другое: подвиг стоил много большего. Однако сейчас он даже не слышал заданного ему вопроса, так как в ушах его похоронным звоном звучали два слова, походя брошенные королём, – «летняя кампания».
– Я… не совсем понял ваше величество.
– Правда? – поднял брови король. – А я-то думал, что изъясняюсь как нельзя проще. Лента или рента?
– Нет, не то… – Кольбер судорожно глотнул, во все глаза уставившись на короля. – Война…
– Ну, я же говорю вам, господин суперинтендант, – раздражённо перебил его король. – Фландрия уже наша, испанцы повыбиты, в городах размещены французские гарнизоны. Самое время подумать о будущем.
– О будущем… – как эхо, повторил первый министр.
– Да, о будущем, – кивнул Людовик, внутренне наслаждаясь растерянностью этого железного человека. – Военное ведомство уже почти завершило разработку плана следующей кампании. Если всё пойдет так же хорошо, через несколько месяцев мы вернём наше Франш-Конте.
Кольбер начал прозревать.
– Франш-Конте? – переспросил он, чувствуя, как в нём закипает ярость, и напрягая все силы, чтобы не дать ей выплеснуться на властелина. – Наше Франш-Конте?.. Наше?!
– О боже мой, ну, разумеется, наше, – пожал плечами король и мстительно рассмеялся.
Как ни странно, этот смех несколько успокоил суперинтенданта.
– Извините, государь, мою слабость в обсуждаемом вопросе…
– О чём речь, дорогой господин Кольбер? Говорите, не стесняйтесь, – король казался воплощённым дружелюбием.
– Мне, право, неловко обнаруживать столь полное невежество в сфере дипломатии…
– Я уверен, что вы просто скромничаете.
– Нет, правда, я и в самом деле не подозревал, что деволюционное право бельгийских провинций распространяется заодно и на Франш-Конте, – размеренно сказал Кольбер.
Говоря такое королю, министр не мог, конечно, не догадываться о серьёзности своих слов и силе наносимого удара. Почувствовал его и король, но из соображений собственного престижа не подал виду.
– Деволюционное право? – повторил он, изображая удивление человека, неожиданно столкнувшегося с непроходимой глупостью. – Да кто же толкует об этом праве?
