– Помнится, вы, государь, довольно полно разъяснили мне суть данного права, доставившего Франции повод вторгнуться в истосковавшуюся по ней Фландрию. Мы тогда обсудили и мирное соглашение, подписанное в Сен-Жан-де-Люзе, и версальский конкордат. О, в тот раз ваше величество разбили меня по всем статьям, доказав правомерность претензий королевы к испанской короне. Но теперь…
– А что, скажите на милость, изменилось теперь? – высокомерно осведомился Людовик.
– Почти ничего, ваше величество, за исключением того, что Испанские Нидерланды покорены, деволюционное право удовлетворено, но армия при этом готовится к чему-то ещё.
– Я прекрасно помню тот наш разговор, господин Кольбер, – глухо промолвил король, награждая министра финансов тяжёлым взором, в котором, как в грозовой туче, виднелись сполохи будущих молний. – Вы тогда допустили непозволительную дерзость, и сегодня, похоже, задумали повторить тот сомнительный подвиг.
– Я всего лишь пытаюсь понять ваше величество, – твёрдо сказал Кольбер, чувствуя себя очень нехорошо.
– Мне трудно припомнить, когда это я говорил вам о своём горячем желании быть понятым вами, – медленно продолжал король, – готов даже поклясться, что такого не было никогда. Почему же теперь вы столь рьяно стремитесь к этому, коль скоро все эти годы я ценил вас именно за то, что вы не пытались обсуждать мои действия? Заметьте, любезный господин суперинтендант, что и я не стремился постичь необъятные глубины ваших дум, докопаться до сути поступков. Всё потому, что я отдавал себе отчёт в банальности предпосылок: всё как всегда, ничего нового. В самом деле, мало что изменилось с библейских времён: честолюбие по-прежнему правит бал, направляя деяния людей.
Кольбер побледнел, поняв, куда клонит король.
– Влекомые честолюбием, вавилонцы построили свою башню, которую не стал терпеть ничуть не менее честолюбивый Бог. Честолюбие породило Рим, – и оно же погубило его. На честолюбии и крови замешана еще Меровингами вся история Франции, и что, как не болезненное честолюбие, сделало её тем, чем она является теперь? Не отвечайте, господин Кольбер, я вижу по вашим глазам, что мы поняли друг друга. В последний раз я делаю для вас исключение, объясняя причину своего поступка; будьте добры впредь не утруждать себя ненужными вопросами, ибо и сейчас, и в дальнейшем мои действия будут подчинены этому вечному чувству. Да, всегда одно и то же, во веки веков.
Видя бледность Кольбера, Людовик не смог пересилить себя, и не добавить:
– И в вашей, и в моей жизни честолюбие одного человека сыграло важную роль, а, господин Кольбер? Ведь именно оно довело Фуке до тюрьмы. Может, не только честолюбие или… не только его честолюбие… неважно.
Людовик XIV выпрямился, упиваясь своим торжеством. Выждав несколько минут, дав возможность суперинтенданту осмыслить сказанное, он заключил:
– Одно я знаю точно: действиями графа д’Артаньяна во Фландрии руководило не честолюбие, а другое… какое-то другое, неведомое мне чувство. Но раз уж оно привело Францию к победе, то не худо было бы и отпраздновать её… Лилль взят, можно и передохнуть. Давайте поговорим о празднике, дорогой господин Кольбер.
V. О том, как Кольбер дал шанс адмиралу, а Лувуа – Кольберу
Уже плохо соображая, Кольбер стоял, не смея поднять глаз на короля. Людовик XIV в очередной раз доказал свой талант подавлять людей их грехами и проступками, даже если эти люди были не более чем сообщниками преступлений его христианнейшего величества.
– Забудем всё, что было, господин суперинтендант, – милостиво заявил король, сделав ударение на должности Кольбера, чем заставил того ещё раз содрогнуться всем телом.
– Как будет угодно вашему величеству, – то ли сказал, то ли пробормотал министр.
– Вот именно, – охотно согласился монарх, – так что же, господин Кольбер?
– Я внимаю, государь.
– Хорошо. Итак, война наполовину завершена, а большая часть армии во главе с доблестными командирами возвращается домой. Для них-то, наших славных маршалов и офицеров, мы и должны устроить нечто грандиозное, разве нет? Как вы считаете?
– Не думаю, что нам по силам будет организовать более грандиозное зрелище, чем эта война, – ответил Кольбер, холодея от бессильной ярости.
– Эге, да вы становитесь льстецом, сударь, – улыбнулся король, – я ценю ваш объективный подход и не стану требовать от вас невозможного. Думаю даже, что трёх миллионов будет вполне довольно.
– Три миллиона?.. – стиснул зубы суперинтендант.
Ни с того ни с сего ему вдруг подумалось, что на этот раз Арамис едва ли будет расположен ссудить его деньгами…
– Три миллиона… – с нескрываемым отчаянием повторил он, затравленно глядя на человека, принимавшего его за нового Мидаса.
– О, не волнуйтесь так, господин министр моих финансов, – небрежно бросил Король-Солнце, – три миллиона ливров – это максимум, мы же, надеюсь, уложимся в меньшую сумму.
– Два? – быстро среагировал главный счетовод Французского королевства.
– Два или два с половиной… какая, в сущности, разница? – поморщился Людовик, начиная уже выказывать недовольство мелочностью министра.
Ах, с каким наслаждением крикнул бы Кольбер ему прямо в лицо, что эта ничтожная разница, эта безделица, о которой ему, королю, противно рассуждать, составляет годичное жалованье полка с полным вооружением или цену двадцатипушечного корабля! Но за это он, пожалуй, рисковал бы в лучшем случае лишиться должности, а в худшем – прогуляться в Пиньероль составить компанию своему предшественнику, эскортированному туда старшим д’Артаньяном. Не догадываясь, что творится в душе министра, или же вовсе отрицая наличие оной, король вдохновенно развивал свою мысль:
– Салюты, фейерверки, балы – в общем, всё то, что вы столь блестяще делали раньше.
– Понятно, государь, – сдержанно поклонился Кольбер.
– А главное – большой, красочный маскарад, – неожиданно присовокупил король.
– Маскарад? Осенью? – от неожиданности министр даже на мгновение забыл о своих проблемах.
– Именно маскарад, – величественно подтвердил Людовик, глядя поверх головы суперинтенданта, – вы отчего-то не включали этот пункт в программы последних весенних празднеств, а между тем я соскучился по нему. Так устройте нам хороший костюмированный бал.
– Я сделаю, – ответил Кольбер, чуть было не пожав плечами, что выглядело бы не слишком уместно в разговоре с королём.
Устроить маскарад было и впрямь не бог весть каким сложным делом, и Кольбер посчитал, что это очередная королевская блажь. Куда труднее было раздобыть три или хотя бы два с половиной миллиона франков, но, слава богу, сейчас это не представлялось столь же неразрешимой задачей, как в преддверии прошлогоднего переезда в Фонтенбло. Дела, несмотря на войну, шли неплохо, да и кредит Ост-Индской компании, как и предрекал герцог д’Аламеда, полностью восстановился.
