– Да, то есть… нет… Не знаю, – признался де Сент-Эньян, сгорая от стыда и за себя, и за короля.
– Правильно, де Сент-Эньян: это прекрасно, что ты не лжёшь своему королю. Никакой помолвки не было.
– Мы этого знать не можем.
– Верно, но так же точно и то, что не было, во всяком случае, официального оглашения. Значит, даже если помолвка и имела место, то её всё равно что не было, так?
Де Сент-Эньян ничего не ответил, а Людовик не стал настаивать. Царственным жестом, мало вязавшимся с низменным током его мыслей, он отпустил фаворита. Оглушённый и опустошённый, граф вышел, забыв прикрыть за собой дверь.
VII. Новая страсть Людовика XIV
Выход графа де Сент-Эньяна из кабинета короля, вопреки обыкновению, более походил на бегство, нежели на расставание взысканного монаршими милостями фаворита с царственным благодетелем. А потому даже неизменно тактичный Лувуа, с которым потерявший голову адъютант его величества столкнулся в галерее точно так же, как сорок пять лет назад – юный гасконец с Атосом на парадной лестнице дома де Тревиля, – даже этот лощёный царедворец не мог удержаться от восклицания:
– Да уж не назад ли во Фландрию вы так торопитесь, милостивый государь?!
Не эти слова даже, хотя они исходили от самого министра, а сопровождавший их непроизвольный жест, которым Лувуа поправил рукав, задетый (и довольно чувствительно) вместе со всей рукой де Сент-Эньяном, заставил того остановиться.
– Я приношу вам тысячу извинений, господин де Лувуа, – скорбно молвил он, учтиво кланяясь молодому вельможе.
Голос Лувуа пресёк поток извинений, точное количество которых было названо выше и которые готовы были уже излиться из судорожно вздымающейся груди фаворита:
– Право, не стоит того, граф. Мы ведь даже не поздоровались. Как вы себя чувствуете?
– Как видите, – жалко улыбнулся де Сент-Эньян.
– Выглядите неважно, – деликатно заметил военный министр, – но быть принятым его величеством вот так, прямо с дороги, – это чего-нибудь да стоит, по-моему.
– Вы правы, – не стал спорить граф, опасаясь углубить тему.
Однако из чисто придворной вежливости должен был спросить:
– Вы также направляетесь к королю, сударь?
– О нет, государь не удостоил меня этой чести, – несколько наигранно рассмеялся Лувуа, – впрочем, мне назначена аудиенция в два часа, а пока… думается, вы сообщили его величеству сведения из первых уст, и мне нечего будет добавить к свидетельству очевидца.
– Можете не сомневаться на этот счёт, господин де Лувуа, – твёрдо ответил Сент-Эньян на завуалированный вопрос, – мой отчёт был полон.
– Кто бы сомневался, граф, – дружелюбно произнёс министр, – надо думать, вы достаточно исчерпывающе изложили заслуги господина д’Артаньяна?
Такое высказывание в устах такого человека, как Лувуа, преследовало сразу несколько целей: во-первых, проверить правдивость слов Кольбера, во-вторых, – разузнать, о чём велась беседа между королём и адъютантом, и в-третьих, – лишний раз доказать ближайшему фавориту Людовика XIV свою осведомлённость и вездесущность. Навряд ли, кстати, даже сам Лувуа вполне осознавал все поименованные цели – просто, будучи опытнейшим придворным и к тому же сыном Летелье, он закидывал свои удочки чисто механически, по внутреннему наитию.
Де Сент-Эньян в этом смысле мало чем уступал Лувуа, но сейчас он был до того измотан и ошарашен, что с большим трудом понимал обращённые к нему вопросы и почти не задумывался над ответами:
– Заслуги господина д’Артаньяна?.. – как-то непонимающе уставился он на военного министра.
Затем, словно спохватившись, ожесточенно закивал:
– Ах, ну да, да, разумеется, граф действовал геройски и вполне заслужил награду, которой намерен удостоить его король.
– Правда, сударь? И вы тоже так считаете? Знаете, я не знал вашего мнения прежде, но теперь для меня всё ясно. Простите за предубеждение, но и вы меня поймите: вас довольно часто можно было видеть с бароном, и я считал…
– Нет, нет, как вы могли подумать!.. – даже не слыша министра, уловив лишь слово «предубеждение», машинально пролепетал де Сент-Эньян, чувствуя новый приступ дурноты.
Сам не ведая того, он вёл сейчас такую искусную дипломатическую игру, что, по чести, Макиавелли и Екатерина Медичи должны были признать себя в интриганстве лишь его подмастерьями. Но де Сент-Эньян и не помышлял об этом, а чтобы поскорее отделаться от министра, ещё раз повторил:
– Граф д’Артаньян – настоящий герой.
– Полностью разделяю вашу уверенность, столь отрадную для меня, – горячо поддержал его Лувуа, думая при этом, что Кольбер не солгал и ждать отставки Пегилена осталось недолго, коль скоро об этом с такой определённостью говорит адъютант короля.
Донельзя довольный и собой, и проделанным наблюдением, военный министр раскланялся с де Сент-Эньяном и хотел было продолжить свой путь, когда на пороге приёмной вырос Людовик. Милостиво улыбнувшись Лувуа и поглядев вслед удаляющейся фигуре фаворита, король спросил:
– О чём вы беседовали с беднягой де Сент-Эньяном, сударь?
– Государь, мы говорили о ловкости и бесстрашии одного из ваших самых преданных слуг.
– Догадываемся, о ком вы, – самодовольно улыбнулся король.
– Не так ли, ваше величество?
– Да, господин д’Артаньян – прирождённый воин, – подтвердил король, – вы знаете, что мы изволили поощрить его усердие должным образом?
– Наслышан, государь.
– Вот так раз, – удивлённо поднял брови монарх, – странно, странно. А впрочем, оно и к лучшему: нет нужды лично ставить вас в известность… Сейчас нам пора – давайте встретимся позже, в назначенное время, и тогда обсудим все военные дела.
Лувуа ответил поклоном и, проследив за направлением, в котором скрылся король, сделал вполне логичный для любого обитателя Версаля вывод, что тот отправился навестить королеву. Военный министр редко ошибался: Людовик шёл к супруге. Шёл потому, что не слишком прилично было ему не проведывать королеву уже почти неделю; шёл для того, чтобы злорадно поведать жене-испанке о триумфальном завершении кампании; шёл затем (и это последнее обстоятельство следовало бы, пожалуй, сделать первым), дабы увидеть мадемуазель де Бальвур.
Этот, казалось бы, внезапный интерес короля, будто неожиданно проявленный им лишь сегодня в разговоре с де Сент-Эньяном, на самом деле имел куда более длительную историю. Кристина приглянулась Людовику ещё при своём первом появлении при дворе, когда она сменила отлучённую от Версаля Лавальер. Тогда это было не более чем реакцией на яркую красоту новой фрейлины, к тому же в то время у Короля-Солнце хватало и других памятных нам забот, в которых принимал непосредственное участие д’Артаньян. По возвращении графа из Англии проблем стало ещё больше, благодаря отказу брата Стюарта поддержать брата Бурбона в войне против брата Габсбурга. Военные приготовления и хлопоты надолго вытеснили из головы короля мысли о девушке. Из головы, но не из сердца, ибо стоило пасть первой испанской крепости, как Людовик XIV благополучно вспомнил о своём новом увлечении. Однако тут ему было суждено столкнуться с неожиданностью: каким-то непостижимым образом юный д’Артаньян присмотрел для себя ту же самую девицу, и, что ещё хуже, она отвечала ему взаимностью. Сам лейтенант мушкетёров уже покрыл себя в боях некоторой славой, хотя ей было, конечно, далеко до того, чего он достиг теперь. В любом случае королю было невыгодно грубо пресекать этот нарождающийся роман, к тому же он чувствовал в себе достаточно сил и великодушия для того, чтобы отказаться от этой своей страсти: в конце концов, к его услугам были почти все остальные придворные дамы. Ненадолго он внось увлёкся госпожой де Монтеспан, однако после переезда двора во Францию вдруг осознал, что его чувство к мадемуазель де Бальвур не прошло, а наоборот – окрепло. Этому в немалой степени способствовало и открытие им в ней других качеств, превосходно дополнявших волшебную красоту девушки. Живость, скромность и грация Кристины, делавшие её в глазах царственного охотника похожей на лань, уже сводили короля с ума. Разумом он пока понимал, что негоже посягать на чувства д’Артаньяна, но сердце, неугомонное сердце уже было охвачено пламенем любовного пожара. Удивительно, но именно известие о взятии Лилля благодаря подвигу д’Артаньяна ещё более подхлестнуло короля, как порой мундштук, рвущий губы коня, заставляет его сбросить всадника наземь. Огонь, огонь струился по жилам Людовика, затмевая взор, стоило ему подумать о том, что в самом скором времени д’Артаньян прибудет в Версаль во всём блеске свершённых им ратных деяний. Это пламя и побуждало сейчас короля искать общества Марии-Терезии в надежде увидеть прекрасную Кристину.
