Всем мечтам Людовика суждено было рухнуть в следующие минуты, когда ему не удалось ни повидать мадемуазель де Бальвур, ни поразить супругу сообщениями из Фландрии. Предупреждённая заранее отцом д’Аррасом, Мария-Терезия приняла «новость» стойко, с холодной улыбкой на лице, и даже поздравила короля с победой, чем повергла его в смятение. Тщетно старался он постичь произошедшие в ней перемены: на все его вопросы Мария-Терезия отвечала скупо и односложно.
– Так вы не расстроены, сударыня? Не огорчены исходом этой войны?
– Не то что не огорчена, а была бы даже весьма рада и признательна вашему величеству, будь Лилль и впрямь конечным пунктом противостояния.
– Ну, об этом рано ещё говорить, – уклонился от прямого ответа Людовик, – но, право, я поражён вашей реакцией.
– Не понимаю, что, за отсутствием таковой, может поражать вас, государь?
– Вот именно… Я, признаться, ожидал… то есть опасался… большего проявления эмоций с вашей стороны, Мария.
– Не думаю, что чрезмерные эмоции приличествуют коронованным особам.
– Хорошо, хорошо… Вы, несомненно, правы, и, раз уж мы наконец сошлись во мнениях по этому важному вопросу, а ведь это так? Так, сударыня?
– Да, ваше величество.
– А раз это так, то я отниму у вас ещё минуту, чтобы сообщить о празднике по случаю победы… где-то через месяц.
– Вы приглашаете меня, государь? – искренне изумилась королева.
Голос её при этом звучал как-то устало, словно она была ко всему уже безразлична. Но мы, свидетели недавней сцены, разыгравшейся в этих же покоях, понимаем причины, видим истоки этого равнодушия. Мария-Терезия была погружена в раздумья над словами духовника.
– Само собой, – оскорблённо сказал король, – в конце концов, чьи же права, если не ваши, мы отстаивали во Фландрии, не щадя головы и не жалея сил? Вы моя супруга, королева Франции и мать дофина, так что вас не может не быть на торжествах, призванных восславить победы французского оружия. Поистине вы обязаны блистать на этих празднествах, Мария.
– Блистать?..
– Да, сударыня, блистать. Явите себя во всём своём величии, и пусть вас окружают все ваши дамы.
– А! – горько вырвалось у королевы.
Ей всё стало ясно – по крайней мере, она так считала. Это было всего лишь очередным способом Людовика гарантировать присутствие на празднике маркизы де Монтеспан, думала королева, странным образом не чувствуя ничего, кроме отвращения, к стоявшему перед ней мужу. «Пречистая Дева, пусть он оставит меня», – мысленно взмолилась она своей небесной покровительнице. Молитва королевы Франции была принята во внимание: король собрался уходить. Однако у самого выхода он отступил, и вовремя: дверь распахнулась, впустив в апартаменты королевы прекрасное, воздушное создание… Увидев короля, Кристина тихо ахнула и сделала реверанс, извинившись за оплошность.
Сам же король замер, не в силах оторвать глаз от девушки либо ответить ей. Простояв так почти минуту и не вымолвив ни слова, Людовик неожиданно вздрогнул всем телом, коснулся рукою лба и быстро вышел из комнаты.
VIII. Король и его совесть
Быстро выпрямившись, Кристина подбежала к королеве:
– Ах, государыня, мне не сказали, что его величество здесь. Вы посылали меня за духами, и я… я просто торопилась исполнить поручение.
– Успокойся, дитя моё, – мягко сказала Мария-Терезия, – ничего страшного не произошло.
– Но король, кажется, был разгневан, – неуверенно заметила девушка, – он не сказал мне ни слова и так хлопнул дверью, что…
– Не стоит обращать особого внимания на поведение короля, – безмятежно улыбнулась королева, хотя сердце её сжалось от смутного предчувствия, – настроение его величества столь переменчиво… Ты, право же, ни в чём не провинилась.
– Спасибо, ваше величество.
– А у меня есть для тебя радостная новость, – после недолгого изучения принесённого фрейлиной саше молвила королева.
– С некоторых пор я разуверилась в их существовании, – бойко отвечала Кристина, хотя глаза её были по-прежнему грустны.
Она подумала о множестве безответных писем, отправленных ею д’Артаньяну, пытаясь найти причину его внезапной холодности…
– О нет, счастье ещё не окончательно покинуло наш мир, и иногда выпадает даже моим приближённым.
– Слово «даже» ни к чему, ваше величество, – возразила девушка, – ведь я счастлива именно потому, что служу вам.
– Я знаю, дитя моё, у тебя доброе и преданное сердечко. Позволь мне поэтому порадоваться за тебя… вместе с тобой.
– Чему же, государыня?
– Французская армия возвращается.
Порывисто прижав ладони к груди, чтобы унять бешеный стук сердца, девушка повлажневшими глазами воззрилась на улыбающееся лицо Марии-Терезии. Не в силах поверить услышанному, неосознанно боясь проснуться, она прошептала:
– Наконец-то… Они всё-таки вернутся…
– Не знаю, о чём ты, дитя мое, – усмехнулась королева, – тебе скорее следовало бы сказать «он».
– Ах! – счастливо рассмеялась Кристина. – Ваше величество снова правы: он, конечно же только он!
– К тому же, насколько я могу судить, господин д’Артаньян вернётся во Францию в зените своей славы. Герой Шарлеруа, Армантьера и Лилля, кавалер королевских орденов – о, отсюда совсем недалеко до капитанского чина или герцогского титула. А ведь у него… то есть у вас, ещё вся жизнь впереди.
– Государыня желает сказать, что мне повезло с графом? – кротко спросила Кристина. – Но я и сама это знаю. Правда, знаю!..
– Тебе, дитя моё, повезло ничуть не больше, чем самому господину лейтенанту, – решительно сказала Мария-Терезия, – ты чудесная девушка, и д’Артаньяну, несмотря на его славу и все подвиги, ещё только предстоит заслужить право быть с тобой.
Произнося эти пророческие слова, королева внезапно поймала себя на мысли о том, что думает о Людовике: она снова видела его застывшее лицо, горящие глаза и нервно подрагивающие ноздри…
Между тем король до сих пор не пришёл в себя. Ему была непонятна собственная реакция на появление этой, пусть и редкостно красивой, но всё же лишь одной из многих придворных дам. Таких переживаний Людовик XIV не испытывал ни от свиданий с Луизой, ни от объятий Атенаис. Всё было для него ново: и пламя, пожирающее не только душу, но и разум; холод, волнами окатывающий непослушное тело… Мысли о д’Артаньяне были где-то совсем уж далеко, и, неожиданно поняв это с безжалостной ясностью, король признал себя побеждённым. Человек снова (в который раз!) восторжествовал в нём над монархом, тиран опять сломил дальновидного владыку.
Неведомо откуда в памяти всплыли слова: «Вы не имеете права на это ни как человек, ни как король… Король, принеся в жертву свою любовь, мог бы воочию доказать, что он исполнен великодушия, благодарности, и к тому же отличный политик… Такая жертва была бы достойна монарха…» Кто же, кто, ради всего святого, мог вести перед ним столь дерзкие речи? Кто посмел?.. И та же память услужливо подсунула ему ответ…
