Людовику XIV были неведомы промахи и поражения злополучного барона. Он ничего не знал ни о панамском золоте, ни о разгроме французской эскадры, ни о лжи адмирала, запугавшего и принудившего к молчанию самого губернатора Гаити… Вместо того чтобы скрежетать зубами от ярости и срочно сколачивать новую эскадру, король с улыбкой достал из шкатулки орден Святого Михаила, предназначенный барону де Клеману. Сделал он это в ту самую минуту, когда в гавани Ла-Коруньи его фрегат «Кастор» поднял якорь, направляясь в Барселону…
IX. Война закончена – да здравствует война!
Отец д’Олива истово перекрестился, причём общепринятым способом, что случалось с ним далеко не часто при беседах с начальником. Этот человек, больше похожий на плотно закрытый футляр, не смог сдержать своего изумления. К чести адепта одиннадцатого года отметим, что сие чувство проявлялось у иезуита вовсе не так, как у других людей, и разве только сам Арамис мог безошибочно определить: преподобный отец взволнован до крайности.
Подарив преемнику один из тех взглядов, которыми императоры усмиряют разбушевавшуюся толпу, генерал произнёс:
– Мне, право же, трудно поверить, преподобный отец, что в своей жизни вы не знали историй куда более загадочных и удивительных…
– Клянусь распятием, – сдавленно отвечал монах, – ничего похожего на эту. Нет, нет, ничего…
– Вы мне льстите, – прищурился Арамис, – а впрочем, может быть. В любом случае теперь-то вам должно быть понятно, что утрата Бельгии – ещё не трагедия. Мы проиграли несколько сражений – что ж, тем упоительнее будет победа. Если не предаваться панике, как это делает большинство наших доблестных грандов, и не кутаться в тогу гордой отрешённости, как некоторые из них, например наш друг Аркосский, то становится ясно: само Небо за нас.
– Да, конечно, монсеньёр, – искренне подхватил д’Олива, – Господь дарует победу католической Испании.
– Испания тут ни при чём, – жёстко оборвал его герцог д’Аламеда, – я говорю о делах ордена, и ни о чём другом. Испанское королевство как раз проиграло войну окончательно и бесповоротно. Однако мы-то ещё воевать не начинали. Бороться с Кастилией – не диво: та же Голландия в своё время строила планы захвата Брюсселя. Но, – тут на его губах зазмеилась зловещая улыбка, – я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь из земных владык горел желанием померяться силами с детищем Игнатия Лойолы.
Армии, крепости, эскадры, пушки – это всё для простаков: потеха для черни, театр для тех, кто воображает, будто силой оружия можно добиться очень многого. Но театр на то и театр, что с реальной жизнью он имеет мало общего. История во все века вершилась не скопом, а в одиночку; редко пушками, чаще – кинжалом, и почти всегда – под гостеприимным покровом ночи. Да-да, преподобный отец, можете мне поверить: за время человеческого бытия, то есть от сотворения мира до наших славных дней, нищий свет факела повидал во сто крат больше исторических поворотов, нежели благословенный солнечный лик.
– Но вы, монсеньёр, сказали, что Небо благоволит нам, – осторожно напомнил монах.
– Я так сказал, и повторяю это.
– Да будет мне позволено уточнить, в чём это проявляется?
– Ну, это же очевидно, – почти не разжимая губ, тихо произнёс Арамис, – вторжение во Франш-Конте отложено до зимы, в нашем распоряжении лучший французский корабль, в чьей принадлежности не усомнится никто, и такая команда, про которую не скажешь, что на суше они бывали южнее Сен-Назера. При этом, заметьте, сам барон де Клеман, которому мы столь ловко подсунули панамский галион и инстинкты которого не дают ему добровольно положить голову на плаху, не спешит сознаться королю в содеянном, посылая заведомо ложные реляции. И так как известия из Америки приходят не скоро, а господин де Кюсси – губернатор Гаити – в сговоре с адмиралом, у нас с вами развязаны руки.
– Но как же тот наш разговор о некоем замысле в день прибытия в Версаль?
– А что вас беспокоит? – пожал плечами Арамис.
– Мы обсуждали тогда требуемые составляющие, как-то: голова, кошелёк, рука…
– И шпага, – закончил за него генерал иезуитов, – о да, мне понятны ваши сомнения, преподобный отец.
– Простите, монсеньёр, но мне трудно себе представить, чтобы д’Артаньян, так проявивший себя во Фландрии, заслуживший неограниченные милости короля Людовика и тысячи проклятий испанцев, выступит на нашей стороне.
– Выступит, – успокоил его Арамис, – да ещё будет при этом чётко сознавать, на что идёт. А что до ваших ссылок на его воинскую доблесть, то, знаете ли, я в своё время тоже, говорят, неплохо сражался за короля и Францию… и против Испании в том числе. Да и сейчас я бьюсь за честь и будущее Франции, приносимые её правителем в жертву своим вероломным амбициям и прихотям. Чей воспалённый ум может оценить последствия грядущего похода Европы на Париж? Если Англия, Швеция, Лотарингия, Бавария, Голландия и Габсбурги с немцами обрушатся на французов, Людовика Четырнадцатого не спасёт и целый полк д’Артаньянов. Лучшее христианское государство растащат на куски, оставив, возможно, Королю-Солнце Иль-де-Франс. А этого никак нельзя допустить, преподобный отец, нельзя, ибо у мира нет будущего без Франции! Так может ли д’Артаньян не понять этого и не помочь нам?
– Теперь я спокоен, – кивнул д’Олива. – Благослови вас Бог, монсеньёр: это дело могло бы увековечить ваше имя, не будь оно величайшей тайной мира.
– Благодарю покорно, – усмехнулся Арамис, – я, к счастью, далёк от тщеславия старины Герострата. Видите ли, преподобный отец, последующие поколения (чуть было не сказал «наши потомки») будут стараниями историков весьма посредственно, хуже того – крайне искажённо, осведомлены о нынешних реалиях. Словосочетание «Король-Солнце» они станут воспринимать буквально, и я не удивлюсь, что, стоит этой истории выплыть наружу – и меня за милую душу сочтут Антихристом.
– Допускаю, монсеньёр, – без тени отвращения к имени нечистого поджал губы монах.
– Вы говорите, что спокойны, вот как? – иронично продолжал герцог д’Аламеда. – Но задуманное нами мероприятие – пресловутый замысел, имеющий, разумеется, тысячу достоинств, недосчитывается одного, самого, пожалуй, ценного – лёгкости осуществления, претворения в жизнь.
– То, что удалось один раз, удастся и во второй, – убеждённо заявил иезуит.
– Да неужели? Слышал бы вас Орфей, преподобный отец! Нет, иной шанс выпадает лишь однажды, и ради него-то и стоит жить. К тому же помните «praemonitus praemunitus»?
– Кто предупреждён, тот вооружён, – шёпотом перевёл д’Олива.
– Вот именно, – бесстрастно подтвердил Арамис. – Невероятность нам уже не союзник, остаётся уповать на неожиданность.
– Сколько раз приносила она победу гениальным полководцам… – воодушевлённо начал монах, но герцог д’Аламеда, тихонько рассмеявшись, перебил его:
– Реже, чем была повержена таковыми.
– Так вы сомневаетесь в исходе, монсеньёр? – забеспокоился д’Олива, всматриваясь в непроницаемое лицо начальника.
