Помимо воли фрейлина насторожилась: они вступили на территорию, имеющую непосредственное касательство к Маликорну, посвятившему себя изучению упомянутой переписки. К сожалению, принцесса не сочла нужным развивать данную тему, заставив тем самым Монтале разочарованно вздохнуть. Ей были вовсе не безразличны переживания герцогини Орлеанской, больше того – она искренне любила Мадам, но если из её порывов можно было извлечь хоть крупицу сведений, призванных, между прочим, обезопасить её же, как справедливо истолковал жене свою миссию Маликорн, то Монтале не была расположена терять шанс.
– Разве может статься, что ваше высочество опасается угрозы со стороны такого ничтожества, коим является шевалье? – сделала она осторожную попытку направить беседу в прежнее русло.
Но принцесса не поддалась на хитрость, которой, впрочем, и не почувствовала вовсе. Зато ощутила другое – то, что было вполне предсказуемо, учитывая благородство крови, текущей в её жилах.
– Я опасаюсь? – переспросила она ровно с той долей презрения, которой и заслуживал с её стороны де Лоррен. – Мне бояться этого отвратительного труса, порочного мерзавца, мне?! Опомнитесь, моя дорогая: он может убить меня, но устрашить – нет. Разве видано, чтобы холоп оскорбил дворянина, а смерд – напугал короля? Разве боялся мой отец, монарх-мученик, взбесившегося пивника даже лицом к лицу с палачом? Ужель содрогнулся, попав в ловушку «железных рёбер» у Ньюкасла и столкнувшись с изменой шотландцев? Нет, тысячу раз нет! – порывисто вскричала принцесса. – Он не отдал, сломал свою шпагу, навсегда лишив чернь возможности обесчестить своего владыку – того, кто никогда не переставал быть её королём; того, убив которого она лишь расписалась в собственном ничтожестве.
Дочь Карла I замолчала, зато оживилась Монтале:
– Но разве у вас, ваше высочество, нет того, что неизменно поддерживало вашего отца в те страшные дни? Вы же владеете тем же оружием, что никто и никогда не сумел выбить из руки его величества, тем мечом, той доблестной шпагой, что почти спасла его от гибели, и спасла бы, не будь на другое воли рока?
– Это правда, – кивнула принцесса, побледнев от волнения.
– Я права, верно? Права, ваше высочество? Шпага д’Артаньяна, верного слуги вашего отца и брата, ничуть не потерявшая, а скорее даже выигравшая от того, что перешла к его сыну, по-прежнему готова преданно служить английскому королевскому дому и поразить любого врага вашего высочества.
– Шпага д’Артаньяна… – задумчиво повторила принцесса.
Её чело прояснилось: было заметно, что на сей раз фрейлине удалось пробудить в ней надежду: шпага д’Артаньяна была неофициальным талисманом Бурбонов и Стюартов, а потому не могла не вселять в них уверенность в спасении.
– Если вы не вполне… то есть в том случае, если граф д’Артаньян не близок к вашему высочеству, я берусь устроить всё так, что он будет верен вам больше, чем королю.
– Устроить через мадемуазель де Бальвур, не так ли? – впервые за долгие дни улыбнулась принцесса.
– Вы угадали, госпожа: если тело господина д’Артаньяна принадлежит его величеству, то душа, вне всякого сомнения, Кристине.
– Ты слишком поспешно судишь о единоличной принадлежности частей такого человека, как граф, – укоризненно произнесла Генриетта.
– Но…
– Ты ошибаешься: будь шпага и тело покойного маршала собственностью короля Франции, каковым являлся в те годы синьор Мазарини, никогда не совершил бы он всех тех подвигов ради спасения моего отца. Отдай он своё сердце и душу женщине – и, кто знает: возможно, мой брат до сих пор скитался бы по дорогам Голландии, окончательно утратив престол предков. Нет, шпага д’Артаньяна принадлежит одному Господу, а что, как не клинок, является воплощением тела и души каждого дворянина, их продолжением и честью?
– Это так, ваше высочество, – была вынуждена признать Монтале, глубоко взволнованная благородством речи герцогини Орлеанской. – Но если это легендарное оружие принадлежит Богу, значит – вы спасены, ибо не станете же вы утверждать, что милосердный Христос оставит вас в борьбе с подлым врагом?
– Как бы то ни было, тебе нет нужды протежировать меня перед Кристиной де Бальвур, – заметила принцесса, не ответив на вопрос. – Господин лейтенант королевских мушкетёров давно уже сам предложил мне свои услуги. Он даже вручил мне рекомендательное письмо от… одного высокопоставленного лица, которому я не могу не доверять. Одним словом, я довольно хороша с графом и могу потому надеяться, что в случае необходимости он защитит меня… не от Лоррена, нет, а от того, к кому тот так стремится из Италии…
Принцесса не могла знать о том, что в это самое время в кабинет хозяина дворца входил другой «итальянец». Оставив карету за три лье до Парижа, остальной путь до Сен-Клу он проделал верхом затем, чтобы, незаметно въехав во двор, бесшумно, привлекая минимум внимания, пройти прямо к герцогу Орлеанскому.
Принц, по обыкновению сидя напротив зеркала, румянил щеки. Однако, увидев в зеркале отражение посетителя, выросшего на пороге комнаты, издал радостное восклицание и бросился ему на шею. Продержав его некоторое время в своих слабых объятиях, Филипп отстранился от дворянина и, по-прежнему не отпуская его плеч, заглядывая в глаза, капризно молвил:
– Ты, однако ж, не спешил вернуться ко мне, маркиз. Что, хороши ночи в Венеции?
– Не имею удовольствия знать, монсеньёр, – учтиво кивнул путешественник – обладатель статной фигуры и приятного лица, чуть тронутого печатью порока.
– Ну да?! – не поверил принц.
– Я был в Риме, ваше высочество.
– Рассказывай! – надулся брат короля. – Ты, верно, предпринял и до, и после Рима увеселительную поездку по всем притонам Италии. Ну, сознайся же, не бойся – я прощу.
– При всём моём желании удостоиться высочайшего прощения я не могу погрешить против истины и не повторить, что я исправно выполнял порученное мне дело, требующее моего постоянного присутствия в Ватикане, – твёрдо отвечал визитёр.
– Ладно, ладно, д’Эффиат, – примирительным тоном сказал герцог Орлеанский. – Ну, и что же говорят у Святого Престола о бельгийских делах?
– О, среди князей церкви, как всегда, нет единого мнения, монсеньёр, – с плохо скрытым пренебрежением отвечал конюший принца, – оно и понятно: ведь существуют и французские, и испанские кардиналы…
– Да бог с ними, – отмахнулся принц, – а что итальянские?
– Они почти все держат сторону Франции: не проходило и вечера, чтобы мы не пили за скорейшую победу христианнейшего величества.
– Ну-ну, – скептически усмехнулся Филипп, – не для того ли, чтобы противодействовать этому самому величеству, отправил я тебя в путешествие, а, маркиз?
– Я ни на минуту не забывал этого между тостами, монсеньёр, – улыбнулся д’Эффиат, запечатлев поцелуй на холёной руке принца.
– Расскажи мне немедленно о нём, – потребовал тот, бросаясь на софу и пристально глядя на маркиза.
