– Ну уж… – нерешительно пробормотала польщённая женщина.
– Я это к тому, что мадемуазель де Бальвур, вместо того, чтоб искать виноватых, нелишне было бы самой черкнуть на фронт хоть несколько строк.
– Да как вы смеете! – искренне возмутилась Монтале. – Она написала больше писем, чем я отправила и получила от вас.
– Ого! И вы признаётесь?.. – усмехнулся Маликорн.
– Приходится сознаться, раз это правда.
– Не подвергая сомнению вашу правоту, замечу только, что господин д’Артаньян получал письма от кого угодно: от короля, от Кольбера, от господина де Лувуа, от того же Маникана, наконец, – но только не от мадемуазель де Бальвур.
– Неужели? – недоверчиво промолвила Монтале.
– Клянусь вам в этом.
– Отчего же вы не поставили меня в известность?
– Помилуйте, Ора: во-первых, это касается только их двоих, во-вторых, я не знал действительного положения вещей, и, в-третьих…
– Что «в-третьих»?
– Меня просил не сообщать вам об этом сам д’Артаньян.
– Почему? – живо спросила Монтале. – Это кажется мне странным!
– Существует такая безделица, как мужская гордость, – строго прервал её муж. – По-вашему, графу пристало вымаливать письма от женщины через её подругу?
– Говорю же вам: она писала! Писала!..
– Да я верю, верю. Не сомневаюсь, что всё это – недоразумение, которое не преминет проясниться, едва господин д’Артаньян вернётся в Версаль.
– А ведь скоро туда поедем и мы, – весело подхватила Монтале.
– Правда? – скептически поджал губы Маликорн. – А что, монсеньёр успел уже помириться с его величеством?
– Успел или не успел – не важно, – резонно возразила ему жена, – он получил королевское приглашение на празднества по случаю победы, и не посмеет отказаться.
– Ора, Ора! – воскликнул Маликорн, быстро оборачиваясь к дверям.
– Не волнуйтесь, – заговорщицки шепнула ему Монтале, – эта комната расположена точно так же, как та, в Фонтенбло, где вы спали под кроватью.
– Да, но сейчас за дверями не стоит на часах Маникан со шпагой.
– Ну, хорошо, я буду осторожнее.
– Это не помешает, – улыбнулся Маликорн. – Так, значит, предстоит праздник?
– И говорят, роскошный! – восторженно подтвердила фрейлина принцессы. – Ходят слухи, что король вытребовал у суперинтенданта шесть миллионов.
– Шесть, вот как?
– Да, шесть. Так говорят, а что?
– Ну, если так говорят, то…
– Что, недоверчивый вы человек?!
– Отнимите от этой суммы половину, и тогда у нас сложится довольно объективное представление о затратах на праздник.
– Вы никогда не хотите верить в чудеса.
– Просто я знаю господина Кольбера, – насмешливо объяснил Маликорн, – он любит такие чудеса ничуть не больше меня. А дворцовые сплетни известны вам не хуже, чем мне, равно как и содержащаяся в них доля правды.
– Ну, хорошо, пусть три или даже два миллиона, – упрямо стояла на своём Монтале.
– Вот это, думается, куда ближе к истине.
– Какая разница, лишь бы чуточку развлечься. По-вашему, мне здесь было страшно весело без вас, да?
– Я так не думаю, – мягко сказал Маликорн, – кто ж умеет позабавить вас лучше меня? То-то и оно. На какое же число назначен праздник?
– Король звал герцога к середине октября.
– Ну, ясно: последние части вернутся в течение двух ближайших недель, – понимающе кивнул Маликорн, – всё правильно – пятнадцатое будет в самый раз.
– Вы наденете свой новый мундир, – подластилась Монтале.
– А вам очень хочется, чтобы я его надел? – ухмыльнулся Маликорн.
– Сами знаете, что да.
– Но только в первый день – исключительно, чтобы угодить вам. После я намерен щеголять в новых костюмах.
– Как, у вас есть новые костюмы? – удивилась Монтале.
– А как же? – хитро сощурился Маликорн. – Чёрт меня подери, если я не скуплю у Маникана добрую половину его гардероба! Война, слава богу, закончилась, и теперь я намерен жить на широкую ногу…
Маликорн очень ошибался: война, как и говорил герцог д’Аламеда, только начиналась, и в это время этажом выше герцог Орлеанский и маркиз д’Эффиат, сами того не ведая, тоже, в свою очередь, готовились принять деятельное участие в этой войне теней.
XII. Дуэль
Минул год с начала событий, описанных в нашем повествовании. Чем может оказаться год в жизни одного человека или целой страны? На подобные вопросы Арамис неизменно отвечал: «Чем угодно» и был, несомненно, прав. Ибо за этот год, более или менее подробно описанный в романе, произошли дела, которых в ином случае хватило бы на целое десятилетие. Только на внешнеполитическом поприще случилось столько, что европейские политики просто диву давались: был подписан конкордат с испанцами, одержана блестящая победа над Голландией, проведены переговоры с английским королём, и успешно завершена кампания во Фландрии. Франция явно нуждалась в передышке перед битвой за Франш-Конте. Из разорённой войною Бельгии медленно потянулись домой обозы…
Въезд офицеров победоносной армии в Версаль представлял собой занимательнейшее зрелище, поистине достойное выведения в пьесе Коклена-Покнара-Вольера. Стиль приезда каждого полностью соответствовал его успехам на фронте: кто-то являлся в яркий полдень, сверкая позолотой, в полном сознании собственных заслуг (гг. де Фурно, де Лорж, де Креки), а кое-кто почёл за благо незаметно проскользнуть во дворец чёрным ходом под покровом ночи. К чести французских войск отметим, что последних было на порядок меньше, и если уж, справедливости ради, из их числа также следует кого-то выделить, то пусть это будет наш старый знакомый де Вард.
Как и предрекал Маликорн, последними ко двору прибыли самые долгожданные герои Деволюционной войны д’Артаньян и де Лозен. Граф де Гиш, состоявший в свите герцога Орлеанского, отправился прямиком в Сен-Клу, а потому все почести, предназначенные троим, поделили два мушкетёра. Но пусть читатель не заблуждается на сей счёт, ибо говоря, что почести были поделены, мы вовсе не подразумеваем равный делёж, а лишь то, что львиная их доля досталась д’Артаньяну, в то время как капитан довольствовался объедками со скатерти триумфатора.
Встречать лилльского героя вышел весь двор. Пожимая десятки рук и одновременно возвращая десятки любезнейших поклонов и улыбок, наш гасконец тем не менее искал в калейдоскопе лиц лишь один взор, старался уловить в хоре приветствий единственный желанный голос. Но не находил ни того ни другого, что объяснялось личным распоряжением короля, отданным им через адъютанта дежурному офицеру, не выпускать фрейлин Марии-Терезии днём из покоев её величества. Именно поэтому несчастной Кристине пришлось любоваться своим суженым не так, как большинству придворных, а сквозь оконное стекло, то и дело порываясь распахнуть тонкие створки и окликнуть его.
