– Уж не вы ли донесли королю об этом?
В принципе Пегилен мог и не признаваться (проверить это у де Варда всё равно не было никакой возможности), но ему захотелось испить чашу мести до дна:
– Мне кажется, сударь, вы не так выразились.
– Ах, вам кажется? – нагло посочувствовал граф.
– Да, потому что, на мой взгляд, слово «донос» звучит плохо и куда лучше будет заменить его на «доклад».
– И заменить его, разумеется, должен я? – ядовито уточнил де Вард.
– Если вас это не затруднит.
– Ну, что ж, во-первых, подобное лексическое упражнение и впрямь могло бы показаться мне несколько утомительным; во-вторых, я, в противоположность вам, считаю, что слово «донос» звучит как нельзя лучше… в приложении к вашей фамилии, а в-третьих, для меня уже совершенно очевидно, что это ваших рук дело.
– О, так до вас дошло наконец?
– Да, теперь-то я всё ясно вижу!
– Эко диво – в два-то часа пополудни…
Де Вард не дал себе взорваться, и Пегилен невольно отдал должное его выдержке, тут же, впрочем, про себя перекрестив её в трусость.
– Значит, вы доложили его величеству о срыве бомбардировки по моей вине?
– А я был в этом не прав?
– Разве что наполовину, господин мушкетёр.
– Всего-то?
– Да, вы меня чересчур расхвалили.
– Неужели?
– Все знают, что в несчастьях под Лиллем есть столько же вашей вины, сколько и моей, если не больше.
– Что вы сказали, господин наглец?! – звонко воскликнул Пегилен.
– Да то, что если я утопил пару пушек, вместо которых можно отлить другие, ещё лучше, то вы, господин храбрец, загубили уйму дворян, которых уже не воскресить. В Бастилию, между прочим, многих бросали за одно-единственное убийство, а на вашей совести их, кажется, полсотни. Что же с вами-то сделают – разошлют кусочки по пятидесяти тюрьмам?
И с этими словами де Вард, будто опасаясь, что Пегилен ещё недостаточно выведен из равновесия, выразительно щёлкнул пальцами прямо у того под носом. Но он перестарался – с криком ярости гасконец обнажил клинок.
– Вот как, прямо здесь? – с убийственным хладнокровием усмехнулся де Вард.
– Не сойти мне с этого места! – заревел де Лозен, сгоряча переходя на гасконское наречие.
– Как прикажете, – вежливо кивнул граф, в свою очередь выхватывая шпагу.
Галерея, в которой разворачивались события, была, видимо, не рассчитана на подобные упражнения: стены сковывали движения противников, и оттого этот поединок, куда более ожесточённый, чем казался на первый взгляд, скорее походил на урок фехтования, где ученики передвигаются сначала только вперёд и назад, но с гораздо большей скоростью. Дикие прыжки придавали дуэли этих давних недругов особый колорит для множества свидетелей, привлечённых сюда криками Пегилена и шумом. То и дело из толпы наблюдателей раздавались крики:
– Опомнитесь!
– Что вы делаете, господа?!
– Милостивые государи, подумайте о его величестве!
– Что скажет король?! Что скажет король!
Однако, несмотря на свою очевидную приверженность королевским эдиктам, никто из окружающих так и не решился вмешаться в ход поединка – отчасти из страха, а в основном – из любопытства и злорадства. Никто не сомневался, что драчунов, затеявших ссору в двух шагах от королевского кабинета, ждёт суровая кара, и всё чаще в предостерегающих возгласах мелькало имя де Бутвиля.
Между тем перевес был явно на стороне де Варда, не утомлённого, в отличие от Лозена, долгой скачкой. Он сильно теснил барона, так, что толпа, колыхавшаяся за спиною Пегилена, вынуждена была отступить, а люди, державшиеся позади графа, напротив, придвинулись к ускользающему полю боя. Капитан мушкетёров из сил выбивался, стараясь перехватить инициативу и взять ход схватки в свои многоопытные руки, но непрерывные атаки и выпады противника не давали ему ни малейшего шанса. Он видел перед собой торжествующее лицо де Варда, читая в его жёлтых глазах свой приговор.
Внезапно он оступился, и всего на долю мгновения замешкался с отражением вражеского клинка. Шпага де Варда пронзила его плечо, заставив выронить оружие. Почти упав на одно колено, Пегилен схватился за раненную руку, тут же окрасившуюся кровью. Де Вард нехотя отступил.
Здесь уже сразу несколько человек бросились к барону. Наскоро перевязав рану платками, Лозена отвели в его комнату, куда немедленно вошла Великая Мадемуазель. Не имея возможности дать волю своим чувствам при таком стечении народа, она лишь тревожно смотрела на любовника полными слёз глазами.
– Главное, чтобы об этом не стало известно королю, – раздался чей-то голос над постелью несчастного.
Услыхав это, Пегилен горько улыбнулся: он-то понимал, что сие немыслимо при дворе. И был прав: как раз в эту секунду Людовика XIV извещали о случившемся.
XIII. Отец д’Аррас и маркиз де Салиньяк
Его величество и впрямь был вне себя от гнева: как – у самых его дверей два офицера, которых ему и без того было в чём упрекнуть, позволяют себе возмутительнейшую выходку! Любимый дворец короля, его детище и гордость, становится ристалищем низменных страстей, забрызгивается буйной кровью. Подумать только!
Первым движением короля было вернуть только что ушедшего д’Артаньяна и приказать ему схватить дуэлянтов. Но затем, вспомнив о чём-то, он передумал и велел дежурному лейтенанту охраны ни о ком ему не докладывать в течение часа.
Совсем другое дело – духовник её величества. Прознав о поединке, он не колебался ни минуты, сразу сообразив, что эту счастливую случайность нужно теперь же использовать с максимальной выгодой для ордена. У отца д’Арраса не было сомнений в том, к кому именно должен он обратиться, и он направился к маркизу де Салиньяку.
Маркиз был, пожалуй, одной из наиболее одиозных фигур царствования Короля-Солнце. Родившись в эпоху сравнительного упадка некогда всемогущей инквизиции, он никак не мог простить этого ни себе, ни Богу. Религиозный фанатик в помыслах и поступках, Франсуа де Салиньяк, маркиз де Ла Мот-Фенелон, фактически возглавлял Братство Святого Причастия, проповедующее умеренность буквально во всём кроме молитв и постов. Что до поединков, то в этом щекотливом вопросе маркиз выступал верным поборником королевской власти, открыто провозглашая, что дуэли ведут к атеизму и ереси. Дюжина излишне вспыльчивых дворян были брошены в Бастилию после пламенных речей Салиньяка перед Людовиком XIV, который, если чего-то и остерегался в жизни, то церкви.
Впрочем, среди тех несчастных не было ни одного сколь-нибудь заметного придворного, и уж тем более – «избранника рая», близкого к трону. Маркиз, например, предпочёл смотреть сквозь пальцы на схватки де Варда с Гишем, Лозена с Лувуа, а также на множество боёв старшего д’Артаньяна. Нет, религиозный пыл не делал Салиньяка плохим царедворцем, и он лучше многих других умел находить разумный компромисс между Небом и Версалем.
