– Да, – вяло ответил Салиньяк, думая о том, не поседел ли он.
– Хорошо, сын мой, – чуть кивнул священник, снова усаживаясь напротив белого как мел маркиза.
– Теперь можете спрашивать, – милостиво разрешил д’Аррас.
– Вам… э-э… монсеньёр, вам благоугодно, чтобы я поговорил с королём?
– Да вы схватываете всё на лету, сударь, – усмехнулся францисканец, – ваша правда, я желаю, чтобы вы встретились с его величеством, но… не только.
– Вправе ли я заключить из ваших слов, что мне следует добиться у его величества кары для дуэлянтов?
– Именно так, сын мой, однако учтите, что сия кара не должна носить светского либо придворного характера. Не вздумайте, к примеру, щеголять передо мной постигшей их обоих опалой, либо изгнанием возмутителей спокойствия в родовые поместья. Имейте в виду: все эти и подобные им наказания не будут иметь в моих глазах, а главное – в глазах общества, к которому мы с вами принадлежим, ровно никакой ценности и заведомо приравнены к помилованию. Вам должно требовать у короля заточения графа де Варда и барона де Лозена в Бастилию, а не в деревню, где ни один из них не проникнется в должной мере благоговением перед божественной властью. В Бастилию во что бы то ни стало. И поверьте мне, господин де Салиньяк, ваше нежелание или неумение добиться от короля именно этого вердикта будет стоить вам очень дорого. Лучше на слово поверьте, право…
– Но я же вовсе не всемогущ! – горестно воскликнул Салиньяк, жалко глядя на страшного монаха, который ещё недавно казался вполне безобидным.
– Возможно, вас вдохновит перспектива получения в случае успеха пяти тысяч экю, – небрежно предположил д’Аррас, – они будут переданы вам либо в кассу братства… на ваше усмотрение.
– Благодарю вас, монсеньёр, – униженно склонился перед ним маркиз. – Благодарю и обещаю сделать всё возможное.
– А если этого окажется недостаточно, – мрачно добавил священник, – лучше вам расстараться и совершить также и невозможное. Вы же хотите жить долго, сын мой? Долго и счастливо?
– Я сделаю… сделаю, преподобный отец… монсеньёр… – задохнулся Салиньяк, хватаясь за грудь.
– Перестаньте корчиться, маркиз, и поезжайте немедленно, – сухо напутствовал его д’Аррас, выходя из комнаты…
Надо ли говорить, что уже через два часа Салиньяк, облачённый, подобно Кольберу, во всё чёрное, явился в Версаль. Придворные, принимая его издалека за суперинтенданта, замедляли шаг, а узнав маркиза, бросались врассыпную от этой зловещей особы, ещё ни разу не уличённой ни в одном добром деле.
Король принял Салиньяка так, как принял бы королеву, то есть немедленно и без всякого желания. Ему и самому внушал непонятную робость руководитель фанатичного Братства Святого Причастия. Когда же он понял, о чём, собственно, ведёт речь маркиз, то помрачнел:
– И чего вы ждёте от нас, сударь? – спросил он внешне учтиво, но что-то в его тоне давало Салиньяку понять, что тот лезет не в своё дело.
Маркиз вовсе не был круглым дураком, и улавливание интонаций ещё с юности сделал своеобразным хобби. Однако в настоящее время его больше заботили настроение и голос преподобного д’Арраса.
– Дуэли ведут к ереси, государь, – изрёк он свой знаменитый тезис, – к ереси и безбожию, а потому долг каждого, и в первую голову короля и церкви, – противодействовать им.
– Мы и противодействуем, боремся, – спокойно ответил король, – наши указы запрещают поединки, но коль скоро дуэль уже свершилась…
– То её участников надлежит арестовать, ваше величество, – смело закончил за Людовика Салиньяк.
Король стиснул зубы: он никак не мог позволить себе прогнать этого человека или хотя бы выбранить его.
– Мы полагали, что способны и сами, без участия уважаемых духовных иерархов свершить правосудие, – через силу улыбнулся он.
– Почти всегда так оно и бывает, государь, – без запинки вещал маркиз, – но, когда дело касается приближённых вашего величества, церковь обязана прийти на помощь беспристрастности короля и стать на страже его власти и чести.
– Поверьте, сударь, мы тронуты этой заботой, – нахмурился король, – равно как и наша честь. Тут и в самом деле замешаны наши приближённые, вернее один из них.
– Барон де Лозен, полагаю? – безо всякого выражения осведомился Салиньяк.
– Правильно, маркиз. И вам должно быть так же хорошо известно, что он является капитаном наших мушкетёров. Я прав?
– Да, государь, я знаю это.
– И что капитан королевских мушкетёров и есть тот офицер, который арестовывает дуэлянтов?
– Я что-то такое слышал, – сухо отозвался Салиньяк.
– Теперь вам понятно, надеюсь, что в данном случае применить эдикт будет весьма непросто, – с облегчением вздохнул король, почти приветливо глядя на жестокое лицо маркиза.
– Нет, государь.
– Нет?
– Из слов вашего величества я понял только, что капитану мушкетёров при французском дворе дозволено всё – любой из смертных грехов на выбор. Рискну заметить, что маршал д’Артаньян не злоупотреблял этой должностью в ту пору, когда занимал её.
Король не разгневался – напротив, его забавлял диалог с одним из немногих французов, которые ему противоречили.
– Ну, и что же вы предлагаете, господин де Салиньяк? – весело спросил он.
Ответ обескуражил его:
– По праву представителя церкви и народа, а также будучи вашим верноподданным, я мог бы потребовать для нарушителей эдиктов участи господина де Бутвиля, но, к сожалению или к счастью, времена Ришелье и Жозефа прошли, и теперь преступников такого сорта принято просто сажать в тюрьму.
– В тюрьму?
– В Бастилию, государь, где самое место таким завзятым дуэлистам, каковыми являются де Вард и де Лозен.
Король начинал уже терять терпение:
– Но мы же объяснили вам, что это неосуществимо.
– Я этого не понял, ваше величество, – упрямо ответил Салиньяк.
– Господин де Лозен – капитан мушкетёров.
– В воле вашего величества лишить его этого звания.
– Он один из наших лучших полководцев!
– Вот в этом я очень сомневаюсь, государь: ведь вы не его наградили орденом, а господина д’Артаньяна.
– Вы отдаёте себе отчёт в своих словах? – вскипел Людовик.
– Да, государь. Барон де Лозен нарушил ваш указ, преступил ваш закон, и над ним теперь должно свершиться ваше правосудие, либо…
– Либо?!
– Либо да свершится правосудие церковное. Суд Божий!
– Да уж, – буркнул король, бледнея и задумываясь.
Несколько минут оба молчали, затем король, просветлев лицом, миролюбиво предложил:
– А что если будет арестован лишь один из участников?
