– Только один? – без видимого энтузиазма переспросил Салиньяк.
– Один, зато наиболее провинившийся, – горячо настаивал Людовик, – ведь это де Вард ранил Лозена, следовательно…
– Вы предлагаете осудить победителя? – уточнил маркиз.
– Можно и так сказать, – скривился король.
– А кто арестует его? Де Лозен? – с плохо скрытым презрением спросил де Салиньяк, который был всё же дворянином, не чуждым понятию чести.
– Да хотя бы и так, – пожал плечами король, выжидающе глядя на бесстрастного маркиза.
Слова Салиньяка прозвучали пощёчиной:
– И вы полагаете, что это будет красиво и благородно, государь?
– При чём тут благородство? – выпалил король, краснея. – Вам нужна жертва для алтаря, мы вам её даём, ничего больше.
– Бог, однако, ценит учтивость и благородство, – задумчиво возразил маркиз, – не думаю, что Он это одобрит. К тому же, насколько я имею честь знать господина де Лозена, барон никогда не пойдёт на это.
– Полагаем, что, если мы отдадим такой приказ, барону придётся исполнить его, – надменно молвил король, уверенный в свершившейся победе над строптивым маркизом.
– Сомневаюсь, – покачал тот головой, – но даже если барон согласится… особенно если он согласится, то…
– То?
– Нас это не устроит.
– Нас? Кого это – нас? – гневно спросил Людовик.
– Наше братство и святую церковь, – пояснил Салиньяк.
– Но почему же? Почему, растолкуйте нам ради бога!
– Времена сейчас непростые, государь: требуется твёрдость как в речах, так и в поступках. Если преступления перестаёт считать таковыми и даже замечать король – старший сын церкви, то что тогда требовать от народа?..
– Правда поэтому? – присмирел Людовик XIV.
Улыбнувшись ему своей на удивление столь же приятной, сколь и редкой улыбкой, маркиз отвесил неловкий поклон и произнёс:
– Королю хорошо известно, что я – его преданный слуга.
– Но Пегилен – капитан мушкетёров, – устало напомнил монарх, кладя руку на плечо маркиза.
– Одно слово вашего величества – и он перестанет им быть, – твёрдо отвечал маркиз.
– Однако он заплатил за патент сто пятьдесят тысяч.
Всё с той же улыбкой Салиньяк покачал головой:
– Со всем должным почтением, государь… откуда у такого человека, как де Лозен, могли взяться лишние полтораста тысяч франков?
Пристально глядя в тусклые глаза будущего воспитателя королевского внука, Людовик, казалось, стремился проникнуть в самые потаённые глубины его сознания. Убедившись наконец, что с равным успехом он мог бы пытаться разглядеть дно болота, король сделал последний ход:
– Барон ранен.
– Не слишком тяжело, ваше величество, к тому же в Бастилии превосходный врач.
– Итак, вы вынуждаете нас осудить их. Так, сударь?
– Мне вы вправе отказать, государь, однако хочу напомнить, что это – ваш долг перед Богом.
– Ну, хорошо, – решился король и позвонил.
Вошёл дежурный гвардеец.
– Пригласите сюда графа д’Артаньяна, – приказал Людовик XIV, бросая многозначительный взгляд на Салиньяка.
Про себя он с горечью поблагодарил маркиза за то, что тот промолчал после дуэли Лозена с Лувуа, иначе, чего доброго, пришлось бы арестовывать самого военного министра. Нет, решительно, этих фанатиков понять невозможно. Но Пегилен сам виноват – нашлась тоже оскорблённая невинность. Ещё и проиграл – нет, правда, так ему и надо. Пусть посидит немного – ему не привыкать…
Появился д’Артаньян. Поздоровавшись с Салиньяком, поклонился королю. Людовик, отметив про себя, что поклон юноши учтив, но не выразителен, подписал два документа и, отложив перо, обратился к нему:
– Господин капитан… да, мы не обмолвились, сударь, – вот ваш патент. На нём наша подпись и сегодняшнее число. Настоящим, как вы понимаете, аннулируется патент вашего предшественника.
Приняв патент и даже не взглянув на него, д’Артаньян поклонился, не обнаруживая никаких признаков счастья.
– Вы не рады, господин д’Артаньян? – удивился король.
– Я слушаю, государь.
– В таком случае извольте приступить к своим новым обязанностям тотчас же. Вот вам ещё один подписанный нами лист: это приказ немедленно взять под стражу господ де Лозена и де Варда, препроводив их в Бастилию.
Д’Артаньян в третий раз поклонился. Его каменное лицо – совсем такое же, какое было недавно у Салиньяка, – встревожило короля. Он хотел было добавить ещё что-то к уже сказанному, возможно даже – удержать гасконца, но предостерегающий взгляд маркиза остановил его. Людовик лишь молвил:
– Действуйте… капитан.
XV. Арест
О чём мог думать двадцатичетырёхлетний дворянин, только что достигший такого положения, какого мало кто до него добивался в таком возрасте? Наверное, о жизни, о счастье и, бесспорно, о ещё более блестящем, нежели настоящее, будущем. Однако не таков был д’Артаньян, который, твёрдо шагая по галереям Версаля, невидяще глядя прямо перед собой, сжимая в руках не только королевский патент, но и приказ об аресте своего бывшего начальника, размышлял о совести.
Когда-то он дискутировал на эту тему с самим Людовиком XIV, и теперь с горьким сожалением сознавал, что те посевы не принесли всходов. Совесть, равно как и Бог, были для всехристианского короля абстрактными понятиями, призванными в лучшем случае оттенять его величие. Первую безделицу ему с успехом заменяло лёгкое сожаление; что до Всевышнего, то солнцеподобный монарх предпочитал иметь с ним дело через посредников в фиолетовых чулках и красных шляпах.
Что мог сказать о короле д’Артаньян после года безупречной службы? Все сведения мушкетёра так или иначе складывались из его личных ощущений и оценок, но при этом были как нельзя более объективны. В самом деле, их знакомство началось со спасения д’Артаньяном госпожи де Монтеспан на охоте в Фонтенбло. Но разве уже одно то, что тем самым он оказал неоценимую услугу не столько маркизу – мужу спасённой, сколько королю Франции, не бросало тень на его величество? О да, одного у Людовика было не отнять: он умел быть щедрым и облагодетельствовал сына своего старого солдата воистину по-королевски. Он даже доверил ему сопровождать свою бывшую возлюбленную, ради обладания которой ранее сжил со свету Рауля и Атоса, – сопровождать в изгнание, которое не было для неё менее мучительным оттого, что считалось почётным. И это – поступок дворянина? Первого из дворян? Сомнительно. Но даже это вероломство бледнеет в сравнении с поручением, прилагавшимся к Луизе де Лавальер. Что мог подумать Карл II, из всех внуков Генриха IV больше всех походивший на своего великого деда, о сыне человека, которому был обязан троном, и память о котором бережно хранил в своем сердце? О, король Англии чересчур благороден для того, чтобы заподозрить д’Артаньяна в неблаговидных помыслах, но ведь это обстоятельство не меняет сути дела: Людовик XIV с лёгкостью рисковал честью своего офицера, делая её одной из многих ставок в грязной политической игре. Что ж, ставка не сыграла, но Король-Солнце, отдав эту партию, даже не подумал остановиться, тут же развязав неправедную войну в Бельгии. Сделав это, он переступил уже через честь и совесть не д’Артаньяна, не свои даже, а Франции, через достоинство королевы и жизни тысяч французских колонистов. Так что же получается – не король живёт ради страны, а страна, изнемогая, обливаясь кровавым потом, отдаёт последнее своему сюзерену?..
