– Видит Бог, никто не сожалеет об этом больше меня, ваше величество.
– Вашей вины здесь нет, – охотно признала королева, – я прекрасно помню, что сама взяла срок на размышление.
Д’Аррас молчал.
– Давайте восстановим в памяти нашу последнюю беседу, – предложила Мария-Терезия.
– Как вам будет угодно, государыня. Давайте вспомним.
– Вы сказали тогда, что у меня есть время.
– Сказал, ваше величество, и могу повторить сейчас: если вы не готовы дать окончательный ответ, я подожду ещё. Терпение – величайшая добродетель, недаром же девиз Господа гласит: «Терпелив, ибо вечен»…
– Но разве можно сейчас что-либо изменить? Фландрия утеряна для моего брата навсегда. Увы, это так.
– Не совсем, государыня. Прежде всего, Бельгия ещё может быть возвращена в лоно католической Испании. Один жест, один взгляд, одно-единственное слово вашего величества могут вернуть земли Кастилии, а честь – Франции. Вы видите, моя королева, что мы выступаем на это ристалище не на стороне одной державы против другой – для этого господин д’Аламеда слишком хороший француз, – но как поборники права божественного против права деволюционного; как вестники Предвечного Судии против дьявольского алкания; как люди чести против клятвопреступников с единственной целью смыть с французского оружия позор вероломной войны, восстановив справедливость.
– Ваши цели благородны, но осуществить их почти невозможно.
– Ах, ваше величество, вот оно, это слово. «Почти»! Знаете, мушкетёры Людовика Тринадцатого воспринимали его как «вперёд!». Когда при них говорили «почти»: «почти невозможно», «почти неосуществимо», «почти смертельно», – это было не предостережением, а сигналом к действию. Им говорили «почти», они отвечали: «Прорвёмся!», а когда исчезало и это «почти», они восклицали: «Рискнём!» И они, вы помните это, государыня, из рассказов покойной королевы, всегда побеждали. Всегда.
– Ваша правда, – задумчиво согласилась королева.
– Ах, ваше величество, даже если нет ни малейшего шанса вернуть Фландрию, то сейчас, быть может, ещё не поздно предотвратить утрату Франш-Конте.
– О боже! Уже?..
– Третьего дня король утвердил план кампании, составленный господами Лувуа и Тюренном. И уверяю вас, государыня, если дать ему претвориться в жизнь – тогда действительно будет потеряно всё, включая то, что удалось сберечь Франциску Первому в битве при Павии.
– Многое могло сложиться иначе, не будь лейтенант королевских мушкетёров вторым Александром, – горько улыбнулась испанка.
– Это всё в прошлом: никакого лейтенанта не будет во Франш-Конте, – покачал головой монах.
– Неужели? – с плохо скрытой надеждой отозвалась королева.
– Не будет, государыня, ибо час назад он стал капитаном, – пояснил д’Аррас.
Вслед за этим сообщением он поведал Марии-Терезии о событиях последних часов, опустив лишь своё собственное участие в деле.
– Но вы сами знаете, ваше величество, что даже в том случае, если господин д’Артаньян больше пальцем не шелохнёт, если его вовсе там не будет – испанцы во Франш-Конте всё равно обречены: слишком многое свершилось раньше, исход предстоящей схватки заранее обусловлен началом войны. Хуже всего то, что будущий поход повлечёт за собой европейскую бойню.
– Выходит, нет никакой надежды?
– Отчего же, государыня? Его светлость д’Аламеда как раз надежду и имел в виду, поручив мне задать вам тот вопрос.
– Непростой вопрос, отче, – спокойно заметила королева.
– Согласен, ваше величество, но ведь и ситуация не из лёгких. К тому же около года назад, выслушав (смею надеяться, со вниманием, подобающим первой встрече с новым исповедником) мой рассказ о королеве Анне, вы, государыня, сказали, что в случае необходимости сумеете пересилить себя – я предупреждал, следовательно, о такой возможности. Сейчас как раз тот случай. Или всё, или меньше, чем ничего, причём и первое, и второе – уже навеки, ваше величество. От вашего ответа на вопрос герцога зависит будущее Испании, само бытие Франции и покой христианского мира.
– Ожидаемый вами ответ будет означать моё отношение к перспективе участия в заговоре, не так ли? – твёрдо осведомилась Мария-Терезия.
– Безусловно, – не колеблясь, отвечал монах.
Что бы сказал Арамис, услышав, как убеждённо декларирует его эмиссар тезис, за который он некогда столь сурово отчитал самого д’Олива? Однако духовник действовал скорее по наитию, внутренне ощущая, что наступил момент истины, и если всё когда-нибудь определится, то именно сейчас.
– Против моего мужа? – уточнила королева.
– Если ваше величество соблаговолите вспомнить предложение, то поймёте, что ваше согласие символизирует расторжение брачных уз и ваш отказ считать Людовика Четырнадцатого своим супругом.
– Тогда – заговор против короля?
– Королём Франции de facto может быть единственно супруг перед Богом королевы – матери наследника престола. Король без королевы – уже наполовину не король.
– Это казуистика, преподобный отец: до сего дня король этой страны прекрасно обходился без меня. К тому же в таких выводах, не лишённых, разумеется, известной логики и остроумия, будет трудно убедить не только европейские дворы, Папу и армию, но даже и народ.
– Да, но обстоятельства того дела, в которое вы станете посвящены, видимо, смогут разубедить вас в законности притязаний Людовика Четырнадцатого на французский престол.
– А с ним – и дофина? – мгновенно нахмурилась испанка.
– Ни в коем случае.
– Вы говорите страшные, невероятные, противоречивые вещи, отче, – поражённо сказала королева.
– Не отрицаю, но французский король тем временем вершит куда более страшные, невероятные и беззаконные поступки, – вздохнул монах.
Вновь повисло молчание, которое вскоре нарушила Мария-Терезия:
– Останется ли жив отец моих детей? – спросила она голосом не королевы, но Паллады.
– Да, государыня.
– В таком случае, мой ответ…
Минорит замер, напряжённо ловя каждое движение королевы.
– Мой ответ… нет, преподобный отец.
«Это конец, – подумал д’Аррас, – всё потеряно. Столько трудов пошло прахом…»
– Нет? – потрясённо, но не теряя достоинства, повторил он. – Нет, ваше величество?
– Нет.
– Ну, что ж, – сказал монах, совладав с собой, – сие решение для меня священно. Да свершится воля Божья!
– Ах, да вы помните ли сами свой вопрос, отче? – усмехнулась королева Франции.
– Я?..
– Слушайте, слушайте же: вы спросили, являются ли для меня по-прежнему священными и нерушимыми брачные узы, поруганные королём.
