Последующую за этим вступлением длительную паузу покрасневший от удовольствия Лувуа использовал для того, чтобы красноречивым жестом пресечь воскурение фимиама, которому Кольбер предавался со всем тщанием человека, которому не остаётся ничего иного за отсутствием информации.
– Ну так неужели могли вы подумать, – продолжал Кольбер, собравшись с духом, – подумать хотя бы на миг, что я не сделаю того, что должен был сделать, то есть, не окажу вам той маленькой услуги, о которой вам со свойственной вашей семье щепетильностью пришёл каприз напомнить мне, и даже более – почтить меня изъявлением признательности, очевидно превосходящей значимость моих скромных усилий…
– Вы ещё скажите, монсеньёр, что были мне обязаны, связаны данным мне словом, – укоризненно воскликнул Лувуа, – но это ведь не так: вы могли не делать того, что сделали, и в этом я вижу благородный жест, некий дружественный знак, могущий соединить нас, сплотить в союзе, теснейшем, нежели печальной памяти конкордат.
– Я надеюсь, так оно и случится, – с величавым спокойствием кивнул Кольбер, рассчитывая, что сумел выпутаться из непростого положения.
«Уж не награждение ли д’Артаньяна орденом привело его в такой ребяческий восторг? – осенило его. – Возможно, он считает его лишь первым шагом к отставке буйного Лозена? Ах, как всё плохо!»
– В самом деле, это было не слишком сложно, господин де Лувуа, – молвил он, возомнив, что ухватил наконец нить разговора, – я, будучи всего лишь министром финансов, имею всё же право напоминать королю о законах, существующих во Франции, предписывающих выделять одних и карать других.
– О, это ни в коем случае не умаляет вашего достижения, – со знанием дела улыбнулся Лувуа, – мне-то, поверьте, доподлинно известна привычка короля закрывать глаза на общепринятые правила, когда речь заходит о приближённых. Вам, видимо, потребовалось всё ваше красноречие, чтобы убедить его.
«Вообще-то, король сам принял решение, но тебе об этом знать ни к чему, мой милый – усмехнулся про себя суперинтендант. – Надо бы расположить к себе Лувуа: в преддверии проклятой кампании это будет, чёрт возьми, нелишне…»
– Разумеется, разумеется, – пожал он плечами, – но героизм самого господина д’Артаньяна тоже поспособствовал… в какой-то мере.
– Ах, это бесспорно, монсеньёр: господин капитан – весь в отца.
– К-как?.. – ошалело прошептал Кольбер, – господин капи…
– Он заслуживает куда большего, – уверенно заключил Лувуа, упустив занятную реакцию Кольбера и дав тем самым тому возможность опомниться.
«Так вот в чём дело, – Кольбер был не в силах поверить своему счастью, – это всё же случилось! Король прогневался на Лозена за дуэль с де Вардом и отнял у него патент, как когда-то поступил Мазарини с д’Артаньяном. И теперь капитан мушкетёров – снова д’Артаньян, а я… я, выходит, сдержал слово, данное Лувуа. Какое восхитительное совпадение!..»
– Кажется, эта должность становится в некотором смысле… хе-хе, наследственной – этаким ленным чином.
– При такой-то наследственности – почему бы и нет? – искренне откликнулся военный министр. – Разве господин д’Артаньян не лучше зарекомендовал себя на этой войне, нежели де Лозен – за всю жизнь? Попомните мое слово, монсеньёр, очень скоро мушкетёры под началом сына великого маршала вернут себе честь и славу былых легионеров – солдат времён Ришелье.
– Дай-то Бог, – нервно поддержал его Кольбер, сразу вспомнив пугающий до оторопи взгляд одного из таких легионеров.
– Но при всём этом не могу не заметить, что армия едва ли достигла бы многого, даже обладая д’Артаньяном, не будь с нами вашей неустанной заботы, сударь. Право, войскам не хватало только мармелада.
– Постараемся в будущем устранить эту маленькую неприятность, – задумчиво молвил всё же польщённый Кольбер, – однако, что-то будет теперь поделывать барон?
Говоря это, он явно подсовывал собеседнику тему для как минимум десятиминутного злорадного монолога. Однако, к его разочарованию, Лувуа удивлённо вскинул брови и переспросил:
– Вы говорите о де Лозене, монсеньёр?
– О нём, – недовольно подтвердил Кольбер, сильно желая, чтобы его оставили в покое, – хотелось бы знать, чем он намерен заняться после отставки.
– Да чем же можно заниматься в Бастилии? – поджал губы молодой вельможа.
«В Бастилии! – внутренне сжался Кольбер. – Так барон в крепости! За поединок, не иначе. Теперь-то ясно, почему ты никак не отлипнешь от меня. Да-а, такая услуга и впрямь стоит миллиона, а то и двух. Теперь ты мой, дружище: услуга – это одно, а быть повязанными поломанной судьбой королевского наперсника – уже нечто лучшее. Такое не забывается…»
– Не знаю, – сделал он неопределённый жест, – я там не был.
– Я тоже, но… думаю, что в Бастилии всё же довольно уныло в сравнении с Версалем.
– Как сказать, – ухмыльнулся Кольбер, – в плане интерьеров, наверное, вы правы. Что до общества – я, не задумываясь, предпочёл бы тюрьму.
Вежливо улыбнувшись остроте суперинтенданта, которая, может быть, и не была остротой, Лувуа ещё раз поблагодарил Кольбера, и вскоре разговор вёлся уже на другие, более безопасные темы. В частности, обоим министрам вспомнились письма, которыми они обменивались с новоиспечённым капитаном после его подвигов под Шарлеруа, Лиллем и другими крепостями.
Самого же капитана королевских мушкетёров в данную минуту волновала не переписка с руководителями версальского кабинета, а другая, более личная корреспонденция – «почта Амура», как называл её в дни своей юности Арамис. С мыслями о ней, этой почте, или, что ещё вернее, о её загадочном отсутствии он, как и дюжину раз накануне, пришёл к дверям покоев Марии-Терезии Австрийской. К его удовольствию, сегодня на часах стоял не полковник швейцарцев, а командир гвардейцев, с которым у д’Артаньяна давно установились близкие отношения – такие, какие вообще возможны между людьми с подобной разницей в возрасте.
– Доброе утро, господин де Жевр, – приветствовал он того с любезнейшей улыбкой на лице.
– Взаимно, сударь, – улыбнулся и тот, возвращая поклон, – позвольте поздравить вас с новым назначением.
– Благодарю. Но не скажете ли вы мне?..
– Я к вашим услугам, господин д’Артаньян. Спрашивайте – я отвечу.
– Что за новый этикет укоренился в Версале за время бельгийской кампании?
– Не понимаю вас.
– Его величество ставит у дверей королевы своих высших офицеров. Согласен, это как нельзя более учтиво по отношению к её величеству, однако благородство сего начинания не делает его менее необычным. Скажите мне одно: это что, новое правило, и если да, то когда наступит моя очередь?
– О, – откликнулся капитан гвардейцев, – не извольте беспокоиться, сударь.
– Как это?
– Капитан мушкетёров может охранять только короля, да и это всё, – он обвёл руками и взглядом себя и свой караул, – надо думать, ненадолго.
