– Вы его знаете, государь, – спокойно заявил Кольбер.
– Знаю, вот как?
– Прекрасно знаете.
– Любопытно.
– Это именитый испанский гранд.
– Я думаю, чёрт возьми!
– Его зовут герцог д’Аламеда.
– Герцог д’Аламеда! Ваннский епископ!
– Да, бывший ваннский епископ. Вы могли бы ещё добавить: Арамис. Так, кажется, звался герцог в бытность свою мушкетёром на службе отца вашего величества.
– Да, Арамис – один из четырёх знаменитых.
– До чего же печально это звучит, государь: ведь трёх из них уж нет в живых.
– И вы утверждаете, сударь, что господин д’Эрбле – фактический правитель Испании? Простите, но не бредите ли вы?
– Государь, я в здравом уме.
– Член Королевского совета – ещё куда ни шло, советник её величества – допускаю… Но едва ли от него зависит слишком многое.
– Однако полтора года назад ваше величество общались с ним так, будто он располагает немалым влиянием в Мадриде.
– Повторяю вам, сударь, что он представлялся мне одним из временщиков, которых было чересчур много после господина Оливареса. И я, при всём своём отвращении к людям подобного сорта, не склонен был пренебрегать их могуществом либо умалять его. Но теперь, после смерти моего тестя… О нет, не думаю, что герцог имеет реальное влияние.
– Уверяю ваше величество, что именно теперь, в период междуцарствия…
– Господин Кольбер!
– Государь, так я определяю время до совершеннолетия Карла Испанского. Итак, повторяю, с установлением регентства герцог д’Аламеда, напротив, обрёл куда большую власть, нежели когда-либо, ибо ныне он – единственный дееспособный источник власти, берущей начало от божественного права.
– Что вы говорите, сударь! Единственным источником божественной власти в Испанском королевстве остаются наследник престола и королева-мать, а в случае их скоропостижной кончины, что не редкость в этом роду…
– В этом случае, государь?..
Король понял, что увлёкся, и поспешил исправить положение:
– Впрочем, мы ушли в сторону. Потрудитесь объясниться, господин Кольбер.
– Охотно, государь, но для этого мне придётся вернуться в прошлое.
– В прошлое?
– Да, лет на семь назад.
– А! – невольно вскрикнул побледневший король, взглядом пытаясь вырвать тайну из самого сердца собеседника. – Ваши воспоминания о герцоге простираются на семь лет назад?
– Именно так, государь.
Людовик прикрыл глаза, ощутив приступ внутренней дрожи. Перед ним промелькнули образы его брата-близнеца и Фуке, томящихся в темнице. Затем снова посмотрел на чёрную фигуру, стоявшую перед ним, и мгновенно успокоился: Кольбер не мог знать роковой тайны.
– Что ж, вернёмся в прошлое, сударь, – попробовал улыбнуться он.
– Я припоминаю, что семь лет назад беседовал с одной из прежних приятельниц Арамиса. Вы понимаете, государь, что, называя герцога д’Аламеда его боевым прозвищем, я лишь стараюсь быть точным.
– Не беспокойтесь, сударь. Итак, эта женщина была любовницей герцога в те времена, когда сам он был мушкетёром Арамисом?
– Верно, государь. Эта дама сообщила мне много любопытного из жизни своего возлюбленного.
– Видимо, что-то компрометирующее?
– Наоборот, ваше величество, чрезвычайно лестные вещи. В её устах Арамис уподобился античным героям, воспетым Гомером.
– Понимаю. Влюблённые глаза в каждом могут различить Аякса.
– Скорее Улисса, ваше величество. Однако, справедливости ради, должен добавить, что целью этого рассказа было погубить ваннского епископа.
– О, женское коварство! Ну скажите, может ли быть что-либо прекраснее любви красавицы?
– Затрудняюсь с ответом, государь.
– Но вы, вероятно, сумеете ответить мне, есть ли что-то более ужасное, чем месть оскорблённой женщины.
– По чести, нет ничего ужаснее, ваше величество: та дама воистину была исчадием ада.
– Её имя, сударь, – потребовал король тоном, не терпящим возражений.
– Мария де Шеврёз.
– Да неужели?! Вы встречались с герцогиней? Но позвольте, семь лет назад она давно лежала в могиле.
– По-моему, государь, она была достаточно жива для того, чтобы свести в могилу многих других.
– А вы, сударь, знали ли вы о том, что Шеврёз ненавистна мне, как была ненавистна и моему отцу?
– Я слыхал об этом.
– Выходит, вы знали – и тем не менее тайно сносились с ней!
– Поверьте, государь, что это было сделано мною с единственной целью сокрушить ваших недругов.
– Слова, сударь, пустые слова! – запальчиво восклицал Людовик, перед которым снова встала тень его брата Филиппа.
При этом он с такой силой сжал кулаки, что Кольбер, не подозревавший истинной причины королевского гнева, невольно содрогнулся и прерывистым голосом произнёс:
– Мне казалось, я приложил достаточно усилий для того, чтобы мои слова не подвергались беспочвенному сомнению. Мне казалось, что я верный слуга короля и его дела. Но если это не так, если я заслужил его немилость, то готов…
– Довольно, господин Кольбер! – прервал его король, справившись с восставшими было призраками и взяв себя в руки. – Поверьте, я ценю вас по заслугам и прошу извинить мою несдержанность.
– О государь, не мне, смиреннейшему из ваших подданных, прощать ваше величество.
– Забудем это, господин Кольбер, забудем. Я с нетерпением жду, когда вы расскажете мне то, о чём поведала вам герцогиня.
– Она высказала уверенность в особом положении герцога д’Аламеда.
– При дворе Филиппа Четвёртого?
– Более того, государь.
– В Испании и Австрии?
– В христианском мире вообще.
– О чём же она говорила?
– Герцогиня де Шеврёз утверждала, что ваннский епископ – генерал иезуитов.
– Генерал ордена?! Он? Невозможно!
– Вы лучше меня знаете, государь, что слово «невозможно» было не в ходу у четырёх мушкетёров.
– Но он француз.
– Я думал об этом. Герцог довольно долго прожил в Мадриде и в совершенстве владел испанским; налицо два соблюдённых условия для получения кастильского подданства.
– Это похоже на правду, но каким же образом?..
– На этот счёт я осведомлён не лучше вас, государь, да и сама герцогиня знала немногое.
Как мы можем видеть, суперинтендант не счёл нужным упомянуть в разговоре с королём о письме, полученном в самом начале голландской кампании, в котором Арамис совершенно недвусмысленно заявлял о своём статусе. Кольбер умолчал и о том, что герцог открылся ему ещё в Блуа во время памятных переговоров.
