Итак, Кольбер был немало раздосадован нелепым поручением Людовика XIV отыскать композитора и напомнить тому об обязательности личного присутствия на балете. Да был ли случай, чтобы Люлли пропустил собственную постановку, тем паче премьеру? Но приказ есть приказ: пришлось суперинтенданту, не менее автора «Альцесты» обременённому заботами, рыскать по версальским аллеям в поисках своего тёзки. Благодарение Господу, он-то знал, как следует вести поиски: явившись к месту возведения временного театра, он с облегчением узрел там маэстро, оживлённо беседовавшего с каким-то человеком. Приблизившись, Кольбер узнал в собеседнике Люлли Мольера.
Увидев Кольбера, Люлли улыбнулся. Узнав суперинтенданта, Мольер нахмурился и быстро спрятал за спиной пухлую бумажную стопку. Мольер, признавая неоспоримые заслуги министра, не слишком-то привечал нового королевского финансиста как раз потому, что знал, чем обязан тому прежний. И это несмотря на то, что сам Кольбер всячески старался улестить драматурга, отстаивая его комедии перед королём, а зачастую самолично санкционируя и оплачивая их постановку. Впрочем, в случае с «Тартюфом» даже Кольбер был бессилен: после продолжительных уговоров король вынес вердикт: «Невозможно допустить на сцену это возмутительное смешение порока и добродетели, заставляющее зрителей принимать одно за другое».
– Добрый день, господа, – приветствовал министр композитора и драматурга.
– Рад вас видеть, монсеньёр, – учтиво поклонился Люлли.
– Здравствуйте, – кивнул Мольер.
Мгновенно уловив все оттенки, Кольбер слегка напрягся, произнося следующую фразу:
– Знаю, что это звучит странно, господин Люлли, но я послан к вам его величеством с тем, чтобы напомнить вам следующее: сегодня состоится премьера «Альцесты».
Гладкое, румяное лицо композитора вытянулось, он с искренним изумлением глянул на Кольбера, явно не зная, как ему реагировать на сказанное. Мольер, не сдержавшись, хмыкнул, чем весьма обрадовал суперинтенданта, довольного весельем, вызванным им у короля смеха. Собравшись с мыслями, Люлли адресовал министру любезнейшую улыбку и мелодично промолвил всего два слова:
– Я знаю.
Если слова Кольбера вызвали у Мольера лишь ухмылку, то ответ музыканта исторг из его груди прямо-таки гомерический хохот. Взоры Люлли и Кольбера обратились на драматурга, и они также рассмеялись. Композитор заливался звонким смехом, веселье же Кольбера проявлялось в нелепой до комичности улыбке и подрагивании плеч. Но и это невиданное выражение чувств для него равнялось едва ли не истерике.
Мольер хохотал так, что выронил листы и они рассыпались по траве. Посмеявшись ещё полминуты, он утёр выступившие на глазах слёзы и, став на четвереньки, принялся собирать их. Люлли с Кольбером предпочли остаться на двух конечностях и, согнувшись в три погибели, по мере сил помогали Мольеру. Когда все листы были собраны, суперинтендант, склонившись над своим урожаем, прочёл заглавие, красовавшееся на странице, которую он с полным основанием счёл титульной:
– «Мещанин во дворянстве». Сочинение Жана-Батиста Мольера». Что-то новое, сударь?
– Да, – усмехнулся Мольер. – Вы, монсеньёр, второй после господина Люлли, держите в руках эту пьесу, которую я закончил лишь вчера вечером.
– Какая честь для меня, господин Мольер, – почтительно поклонился Кольбер. – Даже название звучит многообещающе, но содержание, по всей видимости, как обычно, даст заголовку сто очков вперёд.
– Рассчитывайте на это, монсеньёр. Я только пролистал это, но хоть сейчас готов заявить во всеуслышание: это шедевр! Гениальная вещь, сударь, и я лично намерен, развязавшись с хлопотами, которые доставляет мне «Альцеста», заняться ею. Быть может, так и у меня появится шанс войти в вечность, ухватившись за полу вашего камзола, Мольер.
– Смотрите, как бы, напротив, не пришлось вам отдирать мои цепкие пальцы от своих манжет, – пошутил Мольер.
– Будет вам, господа, – вмешался глава Совета, – тут среди нас есть лишь один, не рассчитывающий на место в истории, и его имя…
– Жан-Батист… – хором сказали Мольер и Люлли одновременно с Кольбером, каждый разумея самого себя.
После того как угас очередной взрыв хохота, драматург чистосердечно заявил:
– Вот вам моё пророчество, монсеньёр!
– Слушаю, сударь, – посерьёзнел Кольбер.
– Через пару-тройку веков, вспоминая Люлли и Мольера (а может, и наслаждаясь их творениями в театре), люди будущего скажут…
– Что же они скажут, друг мой? – улыбнулся Люлли.
– И правда, что, господин Мольер? Я, право, сгораю от любопытства, – поддержал маэстро суперинтендант.
– Они скажут: «А, это тот самый Люлли, который…»
– Или «…тот самый Мольер», – возразил Люлли.
– Ну да, как же без этого… Итак, они воскликнут: «Ага, это те самые Люлли с Мольером, которые, помнится, жили в эпоху незабвенного господина Кольбера!»
– Нехорошо потешаться над стариком, сударь, – мягко пожурил его Кольбер, донельзя польщённый словами драматурга, и от души надеясь на перелом в их не слишком радужных отношениях.
– Я никогда не был так далёк от шутки, как сию минуту, монсеньёр.
– А я, в свою очередь, целиком и полностью поддерживаю Мольера, господин суперинтендант, – подал голос Люлли, – верьте: он пророк, каких поискать.
– Никогда не сомневался в уникальной способности господина Мольера объективно оценивать настоящее, то есть реальную жизнь. Что до будущего… – Кольбер с сомнением покачал головою.
– Не сомневайтесь, монсеньёр, – усмехнулся автор «Тартюфа».
– Разрешите? – как-то робко спросил министр у новоявленного Нострадамуса.
– Не стесняйтесь, сударь, – кивнул Мольер.
Получив разрешение, Кольбер вытащил из пачки наудачу один лист и, не в силах сдержать улыбку, продекламировал:
«Магомета господина,
Я просить за Джиурдина
Его сделать паладина,
Дать ему алебардина
И отправить Палестина
На галера бригантина…»
[15] – Никак, вдохновлялись давешним обманщиком Сулейманом-ага, который выдавал себя в Париже за посланника турецкого султана, милостивый государь? – с самым серьёзным видом осведомился суперинтендант.
– Не без того, – сквозь смех выдавил из себя Мольер – настолько потешно читал эти строчки всемогущий министр.
– Просмотрите другие отрывки, монсеньёр, – посоветовал ему Люлли.
На означенное мероприятие Кольбер затратил четыре минуты, но этого времени ему вполне хватило для того, чтобы составить собственное мнение о комедии.
– Гениально, – выдохнул он, передавая свою часть собранной с травы пьесы законному владельцу. – Лучшее из того, что я читал, сударь.
