– Поздравляем… граф… – и тут же с ужасом осознал, что это сказал он.
– Спасибо, ваше величество, – улыбнулся д’Артаньян, отвешивая изысканнейший поклон.
А Кристина, сделав глубокий реверанс, внезапно взмолилась:
– Прошу вас, государь, благословите нас.
Король расправил плечи, дрожь прошла по всему его телу; он впился в девушку хищным взором и замер, не находя в себе сил ни отказать, ни уступить этой трогательной просьбе. Отведя глаза от её необыкновенного лица, он неожиданно заметил в толпе знакомую фигуру.
– Так вы тоже здесь, любезный господин Мольер! – вскричал он с несколько большей радостью, чем можно было ожидать от него всего несколько минут назад.
– Здесь, ваше величество. Я, как и обещал, преподнёс господину капитану подарочную копию «Мещанина во дворянстве».
– Восхитительная комедия, сударь! – с жаром воскликнул король.
– Ваше величество полагаете? – недоверчиво спросил Мольер.
– А как же! – взяв драматурга под руку, король вывел его из круга, оставив придворных в недоумении, а жениха с невестой – в задумчивости.
– Значит, я могу рассчитывать?.. – донёсся до последних голос драматурга, когда они с королём скрылись за одним из павильонов.
– Само собой, господин Мольер, эту вещь – в любое время, в любое!..
Будучи знаком с пьесой лишь по заглавию, Людовик XIV тем не менее открыл ей путь в свет потому только, что её автор оказался в нужное время в нужном месте. И остаётся лишь сожалеть, что в день помолвки наших героев в руках Мольера не оказалось «Тартюфа». Вслух восхищаясь талантом Мольера и обещая ему всяческую поддержку, включая посулы поторопить Люлли с музыкальной постановкой, про себя король проклинал этот вечер, оказавшийся для него временем крушения надежд. А впрочем… крушения ли?..
Адресовав небу презрительную усмешку, скрытую от взора драматурга сгустившимися сумерками, король прошептал:
– С благословением подождём до маскарада…
Так, в обществе Мольера, король дошёл до дворца, где не замедлил строго отчитать подвернувшегося под руку Кольбера за то, что тот уделяет мало внимания гениальному драматургу, создающему такие роскошные пьесы. Поручив ему позаботиться о «Мещанине», который якобы привел его в восхищение, он удалился к себе в опочивальню, где вдали от посторонних глаз сумел наконец дать волю душившему его гневу…
XXII. Маскарадный костюм Людовика XIV
Как ни поверни, на д’Артаньяна, столь хитроумно использовавшего редкую возможность свидеться с возлюбленной, помимо короля, взбешённого его молниеносной помолвкой, имел полное право сердиться и автор «Альцесты»: наш гасконец, по сути, похитил у Люлли вечер его торжества и славы, став новым героем дня. Но, во-первых, прежде чем похитить, мушкетёр сам доставил его композитору, а во-вторых, кому не ведомо, что большое сердце маэстро было отлито из чистого золота.
Людовик же, в отличие от «музыкального суперинтенданта», был не гением, а всего лишь королём, а значит, простым смертным, подверженным всем человеческим страстям. К тому же он сам избрал своей эмблемой солнце – светило, ниспосылающее одинаково щедро и жизнь и смерть. Сию же минуту он был куда более близок к исполнению второй функции: д’Артаньян, по разумению короля, изменил своему долгу, предал его и был посему достоин самой ужасной кары.
– Мерзавец, – простонал король, без сил падая на кровать после первой вспышки безудержной ярости, жертвой которой стало огромное зеркало, – он предал меня, своего сеньора. Будь же проклят, будь ты трижды проклят!..
Самым жутким было для него теперь понимание собственного бессилия. Что смел он противопоставить этой любви, чем мог помешать помолвке? Арестовать мушкетёра, как подумал в первую минуту? Полно… кто в целой Франции отважился бы на такое? Тысяча чертей, чтобы схватить д’Артаньяна, требуется по меньшей мере ещё один д’Артаньян, да и то дело едва ли выгорит, ибо они, естественно, будут равны. Убить его – вот что и впрямь возможно, и в крайнем случае он, Людовик, без колебаний прибегнет к этому последнему средству.
Людовик XIV перестал метаться по кровати, сел, глубоко вздохнул. На долю мгновения губы его изогнулись в мстительной усмешке, которая, впрочем, тут же погасла: вера в безнаказанность уступила законное место сознанию уязвимости. Король вспомнил о страшном иезуитском ордене, вернее о его магистре, питавшем к его христианнейшему величеству примерно те же чувства, что получал от него взамен.
Успокоив себя тем, что помолвку и бракосочетание разделяет всё же некоторый отрезок времени, в продолжение которого можно предпринять многое, король забылся нервным, беспокойным сном, предоставив двору вдосталь восторгаться Кристиной и д’Артаньяном.
На следующее утро за завтраком и на прогулке он не обмолвился с капитаном мушкетёров ни словом, а вернувшись к себе после обеда, застал в приёмной де Сент-Эньяна.
– Наконец-то, – выпалил он, протягивая графу руку, которую тот, порывисто схватив, поцеловал. – Ты всё знаешь?
– Да, государь, – тихо молвил де Сент-Эньян, – если ваше величество изволите говорить о вчерашнем событии…
– В самую точку, сударь.
– Мне известно об этом.
– Ещё бы! Ведь о помолвке, верно, только и разговоров во дворце? – процедил король, сжимая пальцы.
– Как я заключаю – да, государь.
– Ты понимаешь, что меня предали? – с непередаваемым чувством осведомился король.
– Предали? – одними губами переспросил фаворит.
– Именно предали! Изменить своему повелителю – чудовищное преступление, разве нет, Сент-Эньян?
– Вы говорите о господине д’Артаньяне, государь?
– О нём, дьявол его забери!
– А я считал его неспособным на…
– Вздор! Способен куда больше других! Он украл у меня любовь.
– О! – вырвалось у королевского Меркурия.
– Не говори, будто ты не знал.
– Однако ваше величество до сего дня не удостаивали меня…
– Признанием, верно? Ну, что ж, изволь: я люблю мадемуазель де Бальвур. Да… так бы я мог сказать днём раньше, а теперь я, король Франции, должен добавить к этим сладостным словам ненавистное «невесту д’Артаньяна». И я вне себя от того, что в ближайшее время вынужден буду назвать её госпожой д’Артаньян. Мою Кристину! Та, которую я мог бы сделать королевой, станет графиней.
– Разве мадемуазель де Тонне-Шарант стала менее доступной для вашего величества, выйдя замуж за маркиза де Монтеспана? – смело спросил де Сент-Эньян, подспудно чувствуя, что сейчас правильнее держаться такого тона.
– Это другое, – отрезал Людовик, – ни Луиза, ни Атенаис не идут в сравнение с Кристиной. Я желаю, ты слышишь, граф, я жажду обладать ею безраздельно, мне невыносима сама мысль о том, что она будет принадлежать другому.
