– Чрезвычайно разумно.
– Правда, государь? – с надеждой спросил де Сент-Эньян.
– Разумеется. Так он препоручил одного из своих солдат твоей чести? Как красиво – совсем в духе рыцарей Круглого Стола. Старик, видно, высоко ставит твоё благородство и скромность, Сент-Эньян.
– Ну, это как сказать, государь, – засмеялся адъютант, – он, во всяком случае, не преминул для данного путешествия отрядить самого огромного из подмастерьев, к тому же велел сопровождать его ещё четырём слугам, запасшимися ради такого предприятия кинжалами.
– Забавно, клянусь душою. Но ты не посягнул на них, граф, не так ли?
– Нет, государь, я, как и подобает дворянину, побеждённому в бою и связанному словом чести, доставил этих людей вместе с костюмом ко двору.
– Вернее, они тебя доставили.
– Ваша правда, государь.
– И сейчас они?
– У меня, ваше величество, – скромно потупился де Сент-Эньян.
– С костюмом?
– О да, с костюмом, упакованным так, что положительно невозможно понять, что это такое.
– Превосходно, сударь. Ну, не говорил ли я тебе, что в борьбе с д’Артаньяном мне достанет единственно твоей поддержки?
– Так ваше величество довольны мною?
– Более чем, дорогой мой. А теперь давай отправимся скорее в твои апартаменты, и там я разрешу тебе увидеть то, что столь рьяно оберегал от тебя Персерен. Ах да, чуть не забыл…
Король вынул из секретера туго набитый кошелёк. Перехватив недоумённый взгляд фаворита, охотно пояснил:
– Ну да, как же иначе? Я слишком высоко ценю тебя, граф, чтобы принять из плена без выкупа. Должно же что-то перепасть и твоим конвоирам.
И, от души смеясь, король вышел из комнаты.
XXIII. Курица, петух и сокол
Вопреки обыкновению, громада Версаля не заискрилась на заре дня маскарада мириадами солнечных копий и брызг, вновь и вновь осеняющих своим божественным светом апофеоз царствования Людовика XIV. Ибо празднество победы и впрямь являлось апогеем могущества Короля-Солнце, владыки, заставившего Европу возродить в дряхлой памяти как былую славу французского оружия времён Беарнца, так и впечатления о политике Карла IX. Так уж сложилось, что Людовик Непобедимый, счастливый обладанием полководцами, достойными гения Бассомпьера, сполна владел вероломным коварством кровавых ангелов Святого Варфоломея. Но если версальские торжества были венцом правления покорителя Голландии и Бельгии, то маскарад, в свою очередь, не мог не стать кульминацией самого праздника. К нему готовились загодя, его ждали с нетерпением, о нём говорили. Естественно, что в центре внимания и зависти различных оттенков пребывали счастливцы, взысканные заботами великого Персерена. Их было не то чтобы слишком много, баловней капризной придворной судьбы: помимо членов королевской фамилии – военный министр, маршалы Граммон, Журень и дю Плесси; д’Артаньян, де Сент-Эньян, де Гиш, Маникан, Маликорн, Данжо да несколько завзятых придворных щёголей. Как легко заметить, королевский портной отдал предпочтение подлинным героям Деволюционной войны, а также своим постоянным клиентам.
Как бы то ни было, этим утром капитану мушкетёров был доставлен из Парижа его маскарадный костюм, являющий собою роскошное одеяние восточного деспота с изящными и пикантными элементами последней версальской моды. В кажущейся несочетаемости стилей чувствовался отменный вкус и твёрдая рука мастера. Наряд был великолепен, а главное – прекрасно смотрелся на ладной фигуре д’Артаньяна. Голову его украшал убор, являющийся причудливым смешением тюрбана персидского сатрапа и фески оттоманского турка. Лицо гасконца скрывала позолоченная маска с прорезями для глаз и рта: этим мушкетёр существенно выделялся среди большинства придворных, избравших для маскарада символические полумаски.
Одновременно с д’Артаньяном костюм примерял и король. Не тот, весь золотой, за который Кольберу, скрепя сердце, пришлось отсыпать две с половиной тысячи пистолей, с драгоценной маской, изображающей всеблагое Солнце, а точную копию костюма д’Артаньяна. Мысленно поставив около себя капитана мушкетёров, Людовик остался вполне доволен умозрительным сравнением. В самом деле, в таком одеянии отличить графа от короля было невозможно, а именно это, видно, входило в расчёты монарха.
Близилось время прогулки, поэтому король поспешил переодеться в другое, более общепринятого покроя, платье, скроенное, впрочем, всё тем же Персереном, и выйти во двор, где его уже около четверти часа терпеливо дожидалась свита. Лучезарно улыбнувшись «избранникам рая», Людовик бегло оглядел лица присутствующих. Не найдя того, что искал, он вторично улыбнулся, на сей раз довольно вымученно, и персонально принцессе Генриетте. Подойдя к ней и предложив руку, он сделал несколько шагов по дорожке. За королём и принцессой двинулись все остальные.
– Ах, сестра моя, – нежно начал король, – нынче утром даже ваша несравненная красота не в силах восполнить пугающую бледность щёк. Не эта ли омерзительная погода так повлияла на вас?
В самом начале главы мы сказали уже о том, что рассвет не принёс Версалю привычного сияния, но забыли упомянуть, что послужило тому причиной. А между тем всё дело сводилось к пасмурной погоде: королевская прогулка проходила под необозримыми свинцовыми сводами, в любую минуту готовыми прорваться потоками небесной влаги.
– Разве могут что-то значить несколько облачков для идущей об руку с самим Солнцем? – с обворожительной томностью, граничащей с усталостью, отвечала Генриетта.
– Что же тогда? – спросил покрасневший от удовольствия Людовик. – Откройтесь мне, принцесса.
– Мне привиделся дурной сон, ваше величество, – чуть дрогнувшим голосом объяснила герцогиня Орлеанская.
– Дурные сны следовало бы запретить, и ради ваших прекрасных глаз, сестра моя, я не преминул бы, конечно, издать соответствующий эдикт. К сожалению, короли не властны даже над собственными грёзами, не то что над сновидениями подданных. Но скажите мне, что за кошмар мучил вас этой ночью?
– Вашему величеству угодно знать содержание моего сна? – живо откликнулась принцесса.
– Ведь это не тайна? – с мягкой укоризною задал вопрос король, слегка пожимая руку принцессы.
– Не для вас, государь.
– И?
– Мне снилось… о, только, умоляю вас – не смейтесь: мне снилась белая курица, которая мирно клевала своё зерно; я видела её очень близко, почти вплотную, и могу потому сказать с уверенностью – у неё были неправдоподобно выразительные глаза, даже скорее всего – человеческие.
– У курицы? – как-то сухо уточнил король.
– Да, ваше величество, у этой курицы, которая, кстати, была не одинока…
– Вероятно, её окружали другие птицы того же полёта? – было отчётливо видно, что королю сей рассказ нравится всё меньше и меньше.
– Вы правы, вокруг неё разгуливало несколько других курочек – чёрных, рябых, серых…
