– Ах, ваше величество, – склонился в поклоне корсар, – я в отчаянии от того, что султанские галеры не плавают в наших морях, иначе вы убедились бы, что никакая придирчивость не помешала бы мне со всем должным почтением разграбить их.
– Каков разбойник, – возмутился д’Артаньян, – мало тебе, что ли, кастильских галионов?
– С известных пор ох как мало, мой султан, – посетовал Маликорн, – их целыми эскадрами топит мой жадный героический соотечественник – барон де Клеман, так что я всерьёз подумываю о том, чтобы перебраться со своими каперами в Средиземноморье.
– Добро, – кивнул султан, – сегодня же велю начать сколачивать виселицу окоро сераля, на которой тебя и вздёрнут мои верные янычары.
– А если я привезу капитану королевских янычар… извините, вашему величеству – богатые подарки? – испуганно залепетал пират.
– Да что же можешь ты предложить мне такого, ради чего я отказал бы себе в удовольствии повесить тебя? – искренне удивился султан.
– Золото, – неуверенно сказал Маликорн.
– Что же, у меня, по-твоему, его недостаточно?
– Тогда, быть может, жемчуг?
– Обещаю в день твоей казни подарить каждому нищему в Стамбуле по перлу.
– Хорошо, забудем о драгоценностях, – улыбнулся Маликорн, – как насчёт гуавы, авокадо и ананасов?
– Это что за металлы? – выпятил губу осман.
– Ах, это американские нектар и амброзия, – запел корсар, вовсю сверкая единственным глазом, – пища погибших богов ацтеков и майя, сладкая еда индейцев…
– Так это фрукты? – надменно уточнил д’Артаньян.
– Да, мой султан.
– Ты опоздал, мой дорогой, – усмехнулся султан, – по части плодов я скорее готов прибегнуть к услугам их непосредственного начальника.
– Начальника фруктов? – единственный глаз пирата расширился до предела.
– Ну, разумеется, – небрежно подтвердил султан, – божественного Вертумна.
– С удовольствием, ваше величество, – откликнулся де Гиш, – хотя мы с вами и разных верований.
– Полно, о Вертумн, – укорил его д’Артаньян, – все твои последователи давно обратились в прах, за исключением императора.
– Да и я в последнее время всё больше склоняюсь к католицизму, – раздался голос Нерона. – Меня тревожат тени замученных мною христиан.
– Какой ты, однако, совестливый, о божественный, – поразился Маликорн, – а духи Британника и Сенеки тебя, значит, не трогают?
– Они были всего лишь язычниками, и их место в аду, – нравоучительно сказал Маникан.
– Ага, а ты, выходит, святой?
– Коль скоро я сжёг вместилище зла – новый Вавилон, полагаю, я заслужил некоторые поблажки со стороны нового римского руководства, – оскорблённо предположил Нерон, – надеюсь, Папа удостоит меня той милости, в которой не отказал одному моему знакомому. Не грешнее же я в самом деле маркиза д’Эффиата.
– Ты хотел сказать – петуха, божественный, – поправил его д’Артаньян, не замечая, как напрягся Вертумн при звуках этого имени.
– Так это он вырядился петухом? – протянул император. – Ему идёт…
Не сговариваясь, все четверо повернулись к чёрной фигуре, выросшей минуту назад в одном из дверных проёмов. Конечно, фаворит герцога Орлеанского обошёлся без пышного хвоста, однако огромный золотой клюв не оставлял сомнений в замысле портного. Плечи и грудь маркиза поверх чёрного камзола украшали чёрные же перья с изумрудным отливом, а длинный плащ цвета ночи доходил почти до пят…
– Неплохо, – со знанием дела оценил Маникан, отдавая должное вкусу д’Эффиата. – Отличный костюм, клянусь Юпитером!
– Похоже на ворона, – пожал плечами Маликорн.
– Вы не правы, господин пират, – запротестовал Нерон, – поглядите-ка на этот гребень.
– А ведь и верно…
– И ещё обратите внимание на шпоры.
– Чёрт возьми, зачем ему золотые шпоры?
– Для полноты сходства, Клавдий меня забери: у заправского петуха должны быть приличные шпоры.
– Кажется, галльский петушок – один из первых символов Франции, – задумчиво молвил д’Артаньян, приподнимая маску.
– Не такой мрачный, – сухо заметил Маликорн.
Де Гиш молчал, стиснув зубы и пристально глядя на д’Эффиата. Словно почувствовав ожог от устремлённого на него ненавидящего взора, фаворит принца медленно повернул клюв в сторону Вертумна. И на мгновение де Гишу почудилось, что на губах маркиза промелькнула зловещая улыбка. А в следующий миг его внимание отвлёк голос камергера:
– Его величество король Франции и Наварры Людовик Четырнадцатый!
Султан, пират, император, Вертумн, петух и все остальные замерли…
XXV. Маскарад
(Продолжение)
Костюмированный бал имел успех: рыцари и сарацины, патагонцы и гиперборейцы, богини и весталки, шуты и кабатчики, устав от танцев, с нетерпением ожидали второй части вечера. Однако король, в буквальном смысле блиставший на балу в своём костюме из золотой парчи, не спешил позволить приглашённым броситься на штурм столов, накрытых во временных павильонах во дворе и на аллеях Версаля. И хотя унылый небосвод ничудь не повеселел к вечеру, на землю пока не упало ни единой капли, и это счастливое обстоятельство ещё более подхлёстывало желание придворных перенести центр тяжести празднества под открытое небо.
– Объясните мне, мой султан, отчего тянет наш возлюбленный брат король Франции с карнавальными гуляньями? – деловито осведомился Нерон у д’Артаньяна.
– Не имею ни малейшего представления, о божественный. Возможно, его величество опасается проливного дождя.
– Так надо было сказать мне раньше о своих опасениях, – напыжился Маникан, – я бы сговорился со знакомым громовержцем об отсрочке ливня.
– Пеняйте на нашего церемониймейстера, – улыбнулся султан, – ему следовало додуматься до этого.
– Ну вот, опять виноват Маликорн! – всплеснул руками пират.
– А как же! Так уж заведено между нами, императорами, что виновен тот, кто оказался под рукой, – важно произнёс Нерон.
– А где же Гиш? – спросил султан, оглядываясь вокруг.
– Наш Вертумн отправился воздать почести Помоне, – прогудел Маникан, выпячивая грудь и складывая на ней холёные руки.
– Ты забываешься, божественный, – серьёзно сказал ему корсар, дотрагиваясь до плеча, словно остерегая от опасных слов.
– Отнюдь, – надулся император, – почему же не могу я говорить о том, что вижу, и что вдобавок могут подтвердить полтораста человек?
– А?
– Да вон же он! – указующий перст Нерона вытянулся в направлении античной пары, которую в самом деле составляли герцогиня Орлеанская и де Гиш.
