– Слушай внимательно, сын мой. Мне нечем запечатать это письмо, а потому остаётся положиться на твою скромность, но главным образом – на твоё благоразумие. Знай, что каждому, проникшему в содержание сего донесения, грозит эшафот, и действуй, сообразуясь с этим. Теперь запоминай: только смерть может служить тебе оправданием в том, что ты не загонишь лошадь и не вручишь письмо лично в руки капитану королевских мушкетёров, точно так же, как только смерть будет тебе карой, коли оно попадет в чужие руки. Если случится так, что ты вынужден будешь избавиться от письма, передашь господину д’Артаньяну на словах вот что: «сестра любовника его соседки по Бейнасису в опасности, и не должна ни есть, ни пить ничего в доме мужа»! Повтори.
Гонец повторил слово в слово.
– Отлично, – кивнул д’Аррас. – Ещё, не пройдёт и получаса, как я найму в Бру лучший экипаж, запряжённый шестёркой прекрасных лошадей, и отправлюсь в Версаль. И не приведи Господь мне обогнать тебя, сын мой: ты тогда воистину обречён. Вот, держи, – он бросил всаднику увесистый кошелёк, – здесь сто двойных луидоров: ты можешь купить по пути любого коня, если твой падёт, а он падёт. В Версале получишь от меня втрое больше, а теперь – скачи. Скачи!
Через несколько мгновений гонец исчез из виду, беззастенчиво обдав начальника грязью из-под копыт коня. Перекрестившись, д’Аррас заторопился назад к карете…
Спустя два с половиной часа истерзанный гонец, теряя сознание и роняя капли крови со шпор, предстал перед д’Артаньяном и вручил ему послание. Прочитав его, юноша страшно побледнел и, невзирая на плачевное состояние посланца, схватил его за плечи и сильно тряхнул, спрашивая:
– Не велел ли преподобный отец что-либо передать мне изустно?
– Да, на тот случай, если письмо будет утрачено…
– Говорите!
Тот произнёс фразу, повторённую им, наверное, тысячу раз за пятьдесят лье, отделяющие Бру от Версаля. Д’Артаньяну показалось, что сердце остановилось у него в груди. Издав сдавленное рычание и хватив кулаком о стену, он бросился прочь из комнаты.
– Кто остался в Версале из приближённых его высочества? – спросил он мушкетёра, дежурившего у его дверей.
– Только господин де Маникан, – последовал немедленный ответ, – он у маркиза де Данжо.
– Сию минуту пошлите за ним и оседлайте нам лучших коней! – приказал д’Артаньян, устремляясь вниз по лестнице.
– Не трудитесь, граф, я здесь, – раздался голос позади него.
Это Маникан, успевший обсудить с Данжо последние достижения парижских портных, явился со скучающим видом к капитану мушкетёров, чтобы высказать несколько интересных тезисов по тому же поводу. Но д’Артаньян, кажется, был не настроен на светскую беседу, потому что самым беспардонным образом оборвал приятеля на полуслове, заявив:
– По коням, сударь, да живее.
– А что, война уже началась? – полюбопытствовал Маникан, не преминув всё же прибавить шаг.
– Да, – отрезал мушкетёр.
И спустя минуту добавил:
– И мы – перед лицом первого поражения.
Маникан побледнел и перешёл на бег.
XXXI. Дом герцога Орлеанского
Карнавальная ночь явилась последним пунктом версальских торжеств, который почтил своим присутствием брат короля. Герцог Орлеанский, удостоившись аудиенции через полчаса после д’Артаньяна, снова попытался было завести разговор о своём фаворите, но Людовик, пребывавший в отвратительном расположении духа, грубо пресёк эти поползновения, посоветовав Филиппу приглядывать за теми любимцами, которых ему, королю, пока ещё благоугодно сохранить при особе принца. Взбешённый герцог заявил на это, что при дворе, где его ни во что не ставят, ему делать нечего. Пожаловав брата ледяной улыбкой, Людовик XIV доходчиво разъяснил ему, что с этой минуты никто не удерживает герцога Орлеанского в Версале.
Нужно ли удивляться тому, что на следующее же утро длинная кавалькада всадников, карет и экипажей, возглавляемая гг. де Гишем, д’Эффиатом и де Маликорном, потянулась от золотого дворца к Сен-Клу? Спешный отъезд второй четы Франции официально оправдали недомоганием принцессы, на чём настоял сам Филипп Орлеанский.
Саму Генриетту, чувствовавшую себя превосходно, сей отъезд весьма раздосадовал по той простой причине, что на неопределённое время откладывал объяснение д’Артаньяна с д’Эффиатом. Своими переживаниями она, естественно, поделилась прежде всего с Монтале, а та, охваченная беспокойством за свою госпожу, в ультимативной форме потребовала от мужа, чтобы тот проник в гнусные замыслы маркиза.
– Пойми, Ора, что я только этим и занимаюсь днём и ночью по поручению его величества, – терпеливо втолковывал ей Маликорн.
– Ну да, уже целый год, а конца твоим поискам всё не видно, – почти вскипела Монтале, – этак ты будешь вынюхивать до Страшного суда.
– Чего же требуешь ты? – натянуто улыбнулся Маликорн.
– Результата, и немедленно!
– В настоящее время принц уединился с маркизом в своих покоях.
– Так отправляйся туда! – безапелляционно заявила молодая женщина.
– Чего ради? – пожал плечами гвардейский лейтенант. – Вход в апартаменты охраняется, а значит – подслушать так или иначе не удастся. Вот после – другое дело, я рискну.
– Ну, так с богом, муженёк, – моментально расцвела Монтале. – Теперь-то я вижу, что мне ни к чему завидовать Кристине: в храбрости ты не уступишь д’Артаньяну.
– Зато тебе, увы, далеко до покладистости мадемуазель де Бальвур, – вздохнул Маликорн.
– Что-о?!
– Да то, что д’Артаньяну придётся по-прежнему с ума сходить от зависти к моему супружескому счастью: его-то жизнь в браке будет, поди, куда как преснее.
– А!..
– Нет, серьёзно: счастливее меня не найти. У меня лучшая в мире жена, – и Маликорн в избытке чувств прижал Монтале к груди, в которой шевельнулось вдруг тревожное предчувствие.
– Я тебя тоже люблю, – подластилась Монтале.
– Ну, мне пора, дорогая жёнушка.
– Но…
– Умоляю, Ора, не надо сцен. Уже почти четыре: меня ждёт граф де Гиш, а вас, кажется, ожидает принцесса.
– Правда. Но ты обещал…
– И сдержу слово. До свиданья!
– Всего хорошего, господин де Маликорн, – и Монтале, наградив супруга нежным поцелуем, выскользнула в коридор.
Дождавшись, пока её лёгкие шаги стихнут вдалеке, Маликорн присел на краешек софы и задумался. Что это нашло на Ору, какая муха укусила всех вокруг? Кажется, весь двор помешался, а свет сошёлся клином на безопасности принцессы: уже больше года он не знает покоя, только и думает, как выудить информацию о призрачных злоумышлениях на жизнь внучки Генриха IV из писем изгнанного фаворита. Да если бы хоть один человек в целой Франции так хлопотал бы некогда об охране самого Беарнца, улицу Медников до сих пор знали бы исключительно парижане. Ну, что они себе думают: в конце концов, герцог не Отелло и не Жиль де Рец… изнеженный принц с причудами – да, но без примеси людоедства. Не убьёт же он мать своих детей! А маркиз д’Эффиат, что бы там ни твердили горлопаны, предан единственно принцу, а никакому не Лоррену, и без воли господина пальцем не пошевелит…
