– Она ждёт вас, граф, – обратился де Гиш к д’Артаньяну, прикрыв за собой дверь.
Гасконец сочувственно посмотрел на друга, но слова застыли у него на устах. Де Гиш уже был мёртв: ничто, кроме неслышного биения разбитого сердца и прерывистого дыхания, не нарушало его безжизненного покоя. Дух его остался у смертного одра принцессы…
Священник и мушкетёр приблизились к постели. Удивительное дело: Генриетта даже слегка приподняла голову, приветствуя их. Но они знали чересчур много, чтобы обманываться: счёт уже шёл на минуты, а свеча, перед тем как погаснуть навсегда, обычно вспыхивает ярким пламенем.
– Ваше высочество, я здесь, – молвил д’Артаньян, сам не узнавая звуков собственного голоса в вязкой, пропитанной кровью и смертью тишине опочивальни.
– Благодарю вас, граф, я позвала вас, зная, что ваше благородное сердце может… заставить вас винить отчасти и себя.
– Увы, я опоздал, – сдавленным голосом отвечал мушкетёр.
– Не надо, умоляю: я ведь сама… сама просила вас повременить. Вам не в чем упрекнуть себя, Пьер… позвольте, я так буду называть вас, брат мой. Вы единственный пытались вырвать меня из лап смерти… о, святой отец всё мне рассказал. Но я была обречена, и это… случилось бы всё равно – не сегодня, так через неделю…
– Маркиза уже не было бы тогда среди живых, – упрямо сказал капитан.
– Да разве дело в нём? Меня давно приговорил муж, а палачом… им мог оказаться кто угодно… Но ради моих детей, Пьер, прошу вас – уничтожьте д’Эффиата. Убейте его… убейте Лоррена, но… не пытайтесь погубить принца. Король… он никогда не посягнёт на брата – я это знаю, быть может, лучше других. О, Людовик, уж он-то догадался что к чему, но страх помешает ему свершить правосудие… Да, Пьер, самый настоящий страх: знаете, короли тоже ведь способны испытывать ужас… Однажды я видела это и, кто знает… может, именно тот случай он не мог… простить мне все эти годы…
Д’Аррас насторожился.
– …Невыносимо знать, что умираешь отравленной и неотмщённой, Пьер, но я не жажду мести любой ценой… войны я не допущу. Поэтому обращаюсь к вам с просьбой известить моего брата Карла… о несчастном случае. Вам он поверит… Вы сделаете это для меня?
– Да, ваше высочество.
– Спасибо… это всё… он не погубит… – голос Генриетты слабел, она угасала на глазах… – Людовик не погубит своего брата, как того… второго. Ты не знаешь, Пьер, никто не знает, что у короля… Франции два… брата.
Мушкетёр перекрестился, монах покачал головой.
– Это правда, Пьер: у Людовика два брата, – говорила принцесса, – кто-то должен знать об этом… пусть это будешь ты… Не забывай никогда, слышишь?.. Два брата…
И, уже глядя в лицо смерти, на последнем дыхании, прошептала:
– Remember!..
С этим словом, роковым для семьи Стюартов, её душа вознеслась ввысь. Д’Артаньян стоял, склонив голову, перед бездыханным телом, пока отец д’Аррас читал молитвы. Затем оба вышли из комнаты. Юноша огляделся по сторонам, но нигде не нашёл де Гиша.
– Оно и к лучшему, – заверил его монах, – он уже не принадлежит миру.
Д’Артаньян задумчиво кивнул, соглашаясь с ним, и спросил:
– А король? Что означали последние слова принцессы? Бред?..
– Всему своё время, сын мой, – уклонился от ответа духовник королевы, – поговорим об этом позже. Скажите лучше, что намерены вы предпринять в отношении д’Эффиата?
– Просто убью его.
– Так вы говорили с королём? – понимающе протянул д’Аррас.
– Говорил именно так, как советовали мне вы.
– И король выписал вам индульгенцию, – не спросил даже, а констатировал монах.
– Он почти просил меня убить маркиза, – горько сказал мушкетёр.
– С этим ясно. А теперь – уезжаем?
– Его преосвященство опоздал, а значит, нам нечего больше делать в этом проклятом доме. Поедем в Версаль, отче, поедем – нам нынче не посчастливилось…
– Повезёт ещё не раз, сын мой. По дороге и обсудим.
– Не думаю, – нахмурился д’Артаньян, – ведь мы будем не одни. Король приказал привезти Маликорна.
– Ах да, я и забыл о шпионе его величества.
– Не надо так, преподобный отец, – с мягкой укоризной молвил гасконец. – Господин де Маликорн – мой друг, и сдаётся мне, что сегодня ему придётся туго…
XXXIII. Король и дворянство
Карета катила в Версаль. Д’Артаньян велел кучеру не жалеть лошадей, и удивительное дело – ему даже не приходилось слишком сдерживать своего английского жеребца, чтобы ехать вровень с экипажем. Маликорн, скакавший у левой дверцы, поминутно заглядывал внутрь, где напротив отца д’Арраса тяжёлым, беспокойным сном забылась Монтале.
Он сам настоял на том, чтобы жена сопровождала его в Версаль, невзирая на то, что до кареты её пришлось в буквальном смысле нести на руках – так сильно повлияла на Монтале ужасная кончина госпожи. И д’Артаньян, разделявший чувства и опасения Маликорна, не только не подумал протестовать, но и, не сморгнув, объявил встревоженному герцогу Орлеанскому, что именно в этом заключается королевская воля. Насмерть перепуганный вдовец пробовал было возражать, упирая на то, что фрейлина нуждается в покое, но капитан мушкетёров так сверкнул на него глазами, что принц мгновенно отказался от надежды удержать под своим кровом заложницу.
Отъехав не менее чем на лье от страшного дома, Маликорн растроганно поблагодарил друга за услугу; д’Артаньян же, заметив при неверном свете факелов скупую слезу, скатившуюся по щеке лейтенанта гвардии, поспешил заверить его в том, что он никогда не оставит своей заботой госпожу де Маликорн, что бы ни случилось. Подспудно он понимал, что именно в этих словах, в такой гарантии из его уст больше всего нуждается сейчас его товарищ. Но, до конца оставаясь д’Артаньяном и желая не только утешить, но и ободрить Маликорна, мушкетёр тут же потребовал от него ответного обещания в отношении мадемуазель де Бальвур. Маликорн, и вправду несколько расслабившись, охотно обещал, но больше уж они не обменялись ни единым словом до самого Версаля: каждый думал о своём, но оба – о будущем.
И лишь когда они достигли цели, а на парадной лестнице показался де Сент-Эньян, гасконец тихо спросил:
– Как намерены вы вести себя?
Послышался тяжкий вздох, а затем ещё более неслышный и торопливый, нежели вопрос, ответ:
– Честно, граф. В своё время вы были настолько любезны, что отметили моё умение сказать правду даже королю, и я лучше умру, чем рискну столь завидной репутацией в глазах такого человека, как вы.
– Что ж, вы – один из немногих истинных дворян королевства, господин де Маликорн, – стиснув зубы, прошептал д’Артаньян, – хотя очень возможно, что вы совершаете роковую ошибку, оставаясь им…
– О, я не дворянин по рождению, сударь, а потому едва ли могу позволить себе ронять столь недавно обретённое достоинство. Извечное отличие неофитов от потомственных вельмож – дворянства мантии от дворянства шпаги…
