– Как бы то ни было, помните, что на вашей стороне стоит кое-кто помимо Бога.
В эту секунду в нескольких шагах от них раздался голос адъютанта короля:
– Приветствую вас, господа, его величество давно ждёт.
В голосе де Сент-Эньяна звучала подобающая случаю сухость и подавленность, а потому в ответ д’Артаньян и Маликорн лишь слегка склонили головы и последовали за ним.
Король не встал навстречу приближённым, как это бывало обычно, когда к нему входил любой из этой троицы, и данное обстоятельство сразу воздвигло стену отчуждённости между ними. Сент-Эньян встал в углу, стараясь не пересекаться взглядами ни с кем из присутствующих, капитан мушкетёров хранил бесстрастное молчание, Маликорн же подумал, что начинают сбываться худшие его опасения.
– Итак, сестра моя умерла? – поднял голову Людовик XIV.
– Да, ваше величество, – раздельно произнёс д’Артаньян.
– Успел ли Боссюэ?
– Увы, нет, государь, но принцессу причастил преподобный д’Аррас.
– Слава Богу, слава Богу, – пробормотал король, невольно бросая взор на распятие. – А что мой брат?
– Месье поразительно стойко пережил утрату, – откликнулся гасконец, заставив короля побледнеть.
– Понятно, сударь, благодарю вас, – выдавил тот, – вы исполнили свой долг… и, как всегда, с честью. Теперь я желаю остаться один на один с господином де Маликорном. Вы свободны, граф, – кивнул он Сент-Эньяну. – Капитан, извольте подождать за дверью.
Оба вышли, и на несколько бесконечно долгих минут в комнате воцарилась полнейшая тишина. Людовик не решался начать разговор, к которому он одновременно и стремился, и испытывал почти физическое отвращение. Наконец он подыскал нужные слова:
– Как чувствует себя госпожа де Маликорн, сударь?
– Очень слаба, ваше величество, но, думаю, ей полегчает, когда я скажу ей, что король самолично интересовался её здоровьем…
Надо сказать, что Маликорн отнюдь не был уверен в том, что в обозримом будущем ему суждено увидеться с любимой женой, поэтому такое начало опасного диалога могло считаться искусным дипломатическим ходом. Однако Людовик, всё ещё не решаясь приступить к делу, не собирался перескакивать с темы на тему, а потому спросил:
– Я надеюсь всё же, что вы побеспокоились об уходе за ней?
– О да, отец д’Аррас обещал позаботиться о ней, – кивнул Маликорн.
– Отец д’Аррас… – непонимающе повторил король, – то есть вы говорите, что исповедник её величества ухаживает за вашей супругой?
– Нет, разумеется, но это происходит под его присмотром, и я благодарен ему за доброту.
– Ну, он же божий человек, так что… – рассеянно сказал Людовик, – но подождите… разве не велел я капитану мушкетёров привезти преподобного отца назад?
– Вероятно, государь, – флегматично отвечал Маликорн.
– Что значит «вероятно», сударь? – нахмурился король.
– Только то, что я не имел чести слышать, как вы отдавали такой приказ господину д’Артаньяну, ваше величество; но коль скоро святой отец вернулся в Версаль, я делаю вывод, что сделано это было с вашего ведома, и говорю «вероятно».
– Значит, отец д’Аррас во дворце?
– О да, государь.
– И обеспечивает должный уход за вашей женой?
– Да, государь.
– Так она тоже здесь?
– Да, государь, – закрыл глаза Маликорн.
– А почему, сударь? – резко спросил король.
– Я не понимаю ваше величество, – пошатнулся придворный.
– Зачем взяли вы с собой в дорогу больную женщину? – чуть мягче добавил Людовик XIV. – Мое распоряжение включало, правда, вас, но, поверьте, я был чрезвычайно далёк от мысли потревожить госпожу де Маликорн, столь близко к сердцу принявшую несчастье, обрушившееся на нашу семью. Объясните, пожалуйста, причину, сподвигнувшую вас на это действие.
Маликорн вздрогнул: сейчас он ступал на дорогу, могущую привести его либо в каменный мешок Бастилии, либо – в случае удачи – кружным путём к тому, чем он и так является. Второе, между прочим, представлялось ему наименее вероятным, и он не сразу решился дать ответ. В памяти всплыли последние слова, сказанные ему д’Артаньяном, и ему сразу полегчало… О нет, он не разочарует д’Артаньяна, а уж тот сумеет если не выручить его из беды, то позаботиться о Монтале. Ора… Ради неё он обязан взойти на эту Голгофу, ибо она в противном случае конечно же поймёт, простит, а может – и похвалит мужа за благоразумие, но уже никогда он не станет для неё тем, чем был все эти годы. Проявить слабость – значит отступиться от прошлого, быть сильным грозило перечеркнуть будущее. Он колебался недолго:
– Я решил, что это для неё наилучший выход, государь.
– Вот как? – глухо переспросил Людовик, устремляя на него проницательный взгляд, на дне которого отвратительным клубком змеилась ненависть. – Наилучший, говорите?
– Да, наилучший, и к тому же самый безопасный.
– Какая же опасность могла грозить ей в доме моего брата? – процедил монарх, отводя глаза. – Осторожнее, господин де Маликорн, ваши слова… выражения, ненароком употреблённые вами, легко принять за дерзость или даже… за оскорбление.
Каждое слово короля Франции дышало смертельной угрозой, но Маликорн уже принял решение.
– Ваше величество обвинили меня в дерзости, – размеренно начал он, – и, как я, к прискорбию моему, вынужден констатировать, обвинили ошибочно, ибо я всегда был и остаюсь доныне не просто лояльным, а наиболее кротким верноподданным французской короны. Вы, государь, сказали также, что мои слова легко спутать с оскорблением чести королевской семьи, и на это страшное и позорное для каждого дворянина обвинение я, дворянин не Божией, но вашей милостью, могу лишь ответить: не легче ли принять их не за дерзость, не за оскорбление, а за правду?
– За правду? – одними губами повторил король, откидываясь в кресле и широко раскрыв глаза.
– Именно так, государь, – низко поклонился Маликорн, вкладывая в сей жест и преданность, и соболезнование, и достоинство, – правда заключается в том, что и мне, и жене моей было небезопасно оставаться в Сен-Клу после гибели её высочества…
– После смерти, хотели вы сказать, – прервал его Людовик, хрустнув костяшками пальцев.
– Ах, ваше величество, если и есть во мне какое-то ценное качество, помимо верности королю, жене и друзьям, так это совершенное владение речевыми оборотами. И уж тем более никогда не позволяю я себе оговариваться, имея высокую честь беседовать с вашим величеством, – твёрдо сказал Маликорн, уверяясь в неизбежности рокового исхода.
– А всё же вы только что ошиблись в определении! – возвысил голос король.
– Нет, государь.
– Господин де Маликорн!
– Слушаю, ваше величество.
