Нервы у обоих были натянуты подобно струнам, но на сей раз повелитель сумел совладать с гневом.
– Объяснитесь, сударь, но смотрите, будьте осмотрительны, – разрешил он.
– Когда король предлагает мне рассказать о чём-либо, предупреждая о соблюдении осторожности, я понимаю это как приказ тщательно избегать каких-либо недомолвок, и уж тем паче – упаси боже – лжи.
– Продолжайте, – безо всякого выражения проронил король.
– Рассуждая так, – отважно молвил Маликорн, тяжело переводя дух, – рассуждая, повторяю, так и никак иначе, я стремлюсь раскрыть перед моим королём целостную картину событий, дабы он мог составить обо всём собственное непогрешимое мнение.
– Непогрешим один лишь Папа, сударь.
– Если Папа – наместник Бога на земле, то христианнейший король – во Франции, – возразил Маликорн.
– Оставим это. К делу, сударь. Вы сказали, что моя невестка погибла.
– Это так, ваше величество.
– То есть имела место насильственная смерть? – дрогнувшим голосом спросил Людовик XIV.
– Да, государь, – кивнул Маликорн, сам поражаясь своей безрассудной смелости, – если таковой можно считать отравление.
Лицо короля приняло сероватый оттенок.
– Вы утверждаете, что она была отравлена?
– И настаиваю на этом.
– Вижу, вы забыли правила этикета, – задохнулся от негодования король, – при дворе не принято настаивать в разговоре с королём… Есть у вас доказательства, могущие подкрепить сие чудовищное, неслыханное обвинение?
– Но…
– Доказательства, сударь! – загремел король.
– Тому порукой моя совесть, глаза, уши и то усердие, с которым я в течение этого года вникал в секретную переписку монсеньёра с шевалье де Лорреном по поручению вашего величества.
– И что же вам удалось выяснить, скажите на милость? – снисходительно-угрожающим тоном осведомился король. – Мне вы до сих пор не сообщали ничего определённого, – такого, из чего могло бы воспоследовать столь непоколебимое убеждение. Совершенно ничего…
– Осмелюсь помочь памяти вашего величества.
– Попытайтесь, пожалуйста.
– Во время прошлогодних празднеств в Фонтенбло, в тот самый день, когда вы, государь, в милости своей соизволили дать разрешение на мой брак, мне довелось подслушать в комнате моей жены, а тогда ещё невесты, беседу их высочеств, увенчавшуюся, как я имел честь впоследствии доложить вашему величеству, угрозой Месье… лишить жизни принцессу.
– И что же? – бросил Людовик.
– Что?..
– По-моему, это пустые слова, сорвавшиеся в минуту раздражения, ведь вы сами говорили, что они тогда ссорились?
– Да, по поводу несогласия её высочества на возвращение шевалье де Лоррена.
– Значит, они ссорились, – продолжал король, словно не слушая собеседника, – а это, конечно, меняет дело. Знаете, сударь, я сам припоминаю, как однажды, разобидевшись на кардинала, Филипп буркнул так, что это услышал я один: «Когда-нибудь я тебя убью, поганый итальяшка!..» Теперь, когда я рассказал вам об этом, вы, может быть, сопоставите факты и обвините моего брата в отравлении Мазарини?
– Нет, государь.
– Не обвините? Вот это, я понимаю, снисходительность, – издевался король. – А скажите-ка мне, дорогой де Маликорн, нормально ли то, что я, король Франции, оправдываю перед вами, простым дворянином, своего брата, первого принца крови? Неужели это теперь в порядке вещей? Отвечайте.
– Ваше величество, – уронил голову Маликорн, чувствуя приступ дурноты, – ведь вы сами велели мне говорить…
– О да, и дошёл в своей мягкости до того, что всеми силами пытаюсь обелить в ваших глазах принца, вассалом которого вы, сударь, являетесь. Так что же, не убедил я вас? Почему вы вообразили, будто у вас больше оснований подозревать моего брата в причастности к убийству (Боже правый, вот я уже и сам произношу это омерзительное слово)… в причастности к смерти его жены, чем к смерти Мазарини? В обоих случаях имела место прямо высказанная угроза, разве нет?
– Нет.
– Господин де Маликорн, – устало покачал головой король, – вы положительно утомляете меня своим упрямством, в котором, замечу, нет ничего от того умного и здравомыслящего человека, каким я знал вас раньше. Уже светает, и мне, клянусь честью, хотелось бы, чтобы утро нового дня вы встретили на свободе.
– Государь, – обомлел Маликорн.
– А чего вы ждали, сударь?! – вдруг прикрикнул на него король. – Что я спущу вам нападки на моего брата? Неужели думали, будто я прощу вам оскорбления, которыми вы осыпаете нашу династию? Но быть посему: откажитесь от своих слов, склоните голову, и забудьте всё, что слышали, а я… тоже забуду и прощу, ибо сегодня во мне нет гнева, а есть лишь великая скорбь. Склонитесь же, сударь, склонитесь перед горем своего короля, иначе я назову вас дурным слугой и вас постигнет участь плохих слуг.
Бледный, как сама Смерть, Маликорн быстро опустился на одно колено, склонил голову и медленно заговорил:
– Я преклоняюсь перед силой духа вашего величества, ибо это громадное горе тяжкой ношей легло прежде всего на ваше сердце и ваши плечи. Я… склоняюсь.
Вздох облегчения с присвистом вырвался из груди короля. Встав из-за стола, он быстрым шагом подошёл к Маликорну и, обхватив его плечи, заставил подняться.
– Благодарю тебя за эти слова, друг мой, – величественно молвил он, – я рад, что вновь обрёл в твоём лице надёжную опору.
Маликорн поднял глаза на короля, и тот увидел, что они полны слёз и горят лихорадочным блеском. Ошибочно предположив, что эти слёзы вызваны раскаянием, он одарил тёплой улыбкой стоящего перед ним придворного. Но на самом деле Маликорн оплакивал неизбежную разлуку с молодой женой, чувствуя, что сердце его готово разорваться на части.
– Преклоняя колени перед несчастьем, постигшим державу в лице вашего величества, могу ли, смею ли я скрыть имена виновников беды? Нет, нет, тысячу раз нет!..
– Глупец… – ледяным тоном произнёс король, презрительно скривив губы и с силой отталкивая Маликорна.
Тот вспыхнул от унижения, но тут же взял себя в руки и, выпрямившись, продолжал:
– Есть обстоятельства, заставляющие меня стоять на своём и после того, как эта настойчивость стала моим приговором. Во имя высшей справедливости, дворянской чести и памяти её высочества я заявляю, что Месье и его наперсник маркиз д’Эффиат стояли во главе постыдного заговора против принцессы Генриетты – заговора, вдохновителем которого, несомненно, является шевалье де Лоррен, не простивший ей своей ссылки. Я собственными ушами слыхал, как два заговорщика обсуждали последние приготовления к убийству, и…
– Довольно, сударь! – выкрикнул король, скрежеща зубами. – Вы не захотели понять нас и поплатитесь за это!
