– Я был готов к этому, государь, и не отступлюсь от своих слов, – грустно улыбнулся Маликорн, – я человек конченый.
– Богом клянёмся, вот первое разумное слово, услышанное нами от вас сегодня, – прошипел король, сжимая кулаки и испепеляя собеседника взором.
– Я ожидаю указаний вашего величества, – покорно произнёс лейтенант.
– Убирайтесь! Ждите решения своей судьбы в отведённой вам комнате, – молвил Людовик, – только, ради спокойствия вашей супруги… не торопитесь приглашать её туда.
– Понимаю, ваше величество, – поклонился дворянин, – благодарю.
Король в ответ повернулся к нему спиной. Маликорн уже коснулся рукою двери, когда в ушах его набатом прогремели слова Людовика XIV:
– И потрудитесь позвать сюда господина д’Артаньяна!..
XXXIV. Дворянство мантии, дворянство шпаги
Д’Артаньян! – вскричал король, стоило гасконцу переступить порог комнаты. – Отсюда только что вышел слуга моего брата. Недостойный слуга!..
– Невозможно, государь, – невозмутимо покачал головой юноша, – я заметил бы его. Уверяю ваше величество: кроме господина де Маликорна, лейтенанта гвардии, моего товарища по оружию, никто не выходил из этого кабинета.
– Перестаньте, граф, – раздражённо перебил его Людовик XIV, – его-то я и имею в виду.
– Правда? – невозмутимо откликнулся мушкетёр.
– Да. Он наглец!..
Д’Артаньян заставил себя слушать.
– Клеветник!..
– Господин де Маликорн?
– Наконец, он мятежник! – почти заревел король.
– Господин де Маликорн?! – возвысил голос и мушкетёр.
– Вот именно: Маликорн! Вы, может, хотите что-то сказать на это?
– Вы угадали, государь, – кивнул молодой человек.
– Что же? – вскинулся король.
Он постепенно успокоился: на лице больше не играли желваки, не сжимались судорожно пальцы. Была и веская причина его внезапной сдержанности: Людовик инстинктивно испугался вызвать гнев д’Артяньяна.
– Говорите, – не то потребовал, не то предложил он.
– Господин де Маликорн не мятежник, – спокойно молвил д’Артаньян.
Людовик задохнулся от возмущения: да где же это видано, чтобы солдат вот так, уверенно и безапелляционно, опровергал своего властелина? Нет, этому гасконцу чертовски необходим хороший урок послушания…
– Ваш друг, скажите на милость, какие новости! Что же, ваш друг не может быть мятежником?
– Среди моих друзей нет ни клеветников, ни мятежников. Кстати, трусов и наглецов промеж них тоже не водится.
– Ошибаетесь, сударь.
– Разве, ваше величество?
– Уверяю вас.
– Не соблаговолит ли король объяснить мне смысл этих слов?
– Объяснить, ого! Не много ли чести, граф? Да, что-то явно сломалось в государственном устройстве, раз дворяне один за другим требуют объяснений у своего повелителя.
– Я не требую, государь, отнюдь. Только прошу.
– И весьма требовательным, клянусь рогами дьявола, тоном! Но извольте, сударь: я готов пуститься в объяснения. Почему, собственно, нет, коли уж я удостоил подобной чести этого… вашего друга?
– Благодарю.
– Слушайте. Мятежником в моих глазах является каждый, кто противится моей воле. Это – не считая подлинных бунтовщиков. Так вот, среди тех, кого вы зовёте друзьями, нет ни одного не мятежника! Да-да, и не хмурьте брови, граф, – это не поможет. Вот перечень: де Гиш дважды отлучался мною от двора. Мятежник. Де Маникан – тоже стал однажды на моём пути, едва не угодив в Бастилию, – бунтарь, хотя и поспокойнее других. Наконец, Маликорн…
– Ваше величество забыли упомянуть моего друга барона де Лозена, – подал голос д’Артаньян.
– Ах да, Пегилена, вами же и арестованного, – жестоко улыбнулся король.
– Разве это помеха дружбе?
– Нет, и я рад, что вы тоже так считаете. В самом деле, до вас Пегилена трижды заключали под стражу по моему приказу, за что он срок от срока любил меня всё больше. О нет, арест дружбе не помеха, вы правы, но опять-таки, заметьте: вы ссылаетесь на самого закоренелого мятежника, бессчётное количество раз преступавшего закон. Браво, граф!
– Логика и последовательность вашего величества превыше похвал, – бесстрастно сказал мушкетёр.
– Я ещё не закончил. Герцог д’Аламеда…
– А! – вырвалось у юноши.
– Вы не станете отрицать, что он ваш друг?
– Государь, позвольте мне предупредить вас, что герцог не просто друг мне, а второй отец! – горячо воскликнул д’Артаньян.
– Ну, а мне-то что до того? – высокомерно бросил король. – Разве я не отец всем французским дворянам до единого? А ваше личное отношение к герцогу ни в коей мере не способно повлиять на тот факт, что он – опаснейший мятежник, перебежчик, а в прошлом – и государственный преступник. Вы знали об этом?
– Да.
– Знали? – побледнел король. – Неужели он сказал вам?
– Мне рассказывал мой отец.
– А-а, – протянул король, успокаиваясь, – что же рассказал вам господин маршал?
– Только то, что каждый из четырёх мушкетёров в разное время обвинялся в государственной измене. Кстати, его светлости единственному из всех чудом удалось избежать кары за это преступление… или за подозрение в его совершении.
– О, он совершил нечто худшее, – процедил король, – это я вам говорю.
– Пусть так, – холодно ответил д’Артаньян.
– Вот именно, граф: давайте оставим эти препирательства и поговорим начистоту.
– Я ничего другого и не желаю.
– В отличие от меня, граф, в отличие от меня, ибо я-то больше всего прочего хочу заточить господина де Маликорна в Бастилию.
– Навсегда? – вздрогнул гасконец.
– Не знаю… нет, не думаю. Скорее всего, на некоторое время.
Д’Артаньян молчал, выжидая. Умолк и король, озадаченный выражением лица капитана: оно было мрачным, но вовсе не подавленным – то было лицо человека, обдумывающего план покорения Вселенной на пороге гибели.
– Итак, граф? – не выдержал он наконец.
– Да, государь? – поднял брови мушкетёр, только что принявший решение.
– Так вы берётесь арестовать Маликорна?
– Конечно, если на то будет воля вашего величества…
– На то есть моя воля, – скрипнул зубами Людовик.
– …изложенная в письменном виде, – закончил д’Артаньян.
– В письменном… – пробормотал король, – но зачем? К чему эти формальности, сударь?
– Для успокоения совести, – пояснил мушкетёр.
