– Чьей же?
– Вашего величества и моей собственной. Моей – потому, что сия бумага снимет с меня ответственность за насилие над другом; вашей – так как вы утешитесь мыслью, что, сломав жизнь невинному человеку, ваше величество, по крайней мере сделали это по всем правилам.
– Господин д’Артаньян! – воскликнул король, цепенея от ярости.
– Я готов, ваше величество, – отрезал мушкетёр, – отдайте приказ.
– Вот он, – Людовик XIV, начертав несколько строк на листе пергамента, протянул его капитану мушкетёров, – сделайте это немедленно.
– И ваше величество не передумаете?
– Если вы сейчас же не отправитесь исполнять приказ, сударь, – молвил король, – я поручу это Жевру. Хотите?
– Ни к чему, государь, – покачал головой д’Артаньян. – Господину де Маликорну, убеждён, будет куда приятнее отдать свою шпагу мне, чем герцогу де Жевру. Я самолично и немедленно арестую его.
– Тогда идите, – велел король, – он у себя в комнате.
– В том помещении, что ему отвели на время празднеств? – уточнил гасконец.
– Идите, – повторил король, кивая.
Д’Артаньян молча вышел, вскоре постучавшись в дверь приятеля. Мужественное спокойствие, с каким держался лейтенант, произвело впечатление даже на такого храбреца, как наш гасконец.
– Вы знаете, зачем я здесь, сударь, – сказал мушкетёр, пожимая руку гвардейцу.
Тот безмолвно кивнул.
– Тогда не будем терять времени, – деловито продолжал юноша, – вам надо спешить.
– Куда? – поразился Маликорн, свято убеждённый в том, что уж тюрьма-то от него не убежит.
– Подальше, разумеется.
– Так король изгоняет меня?
– Не так далеко, как хотелось бы мне: к сожалению, он прочит вам Бастилию. К счастью, сам я на этот счёт держусь иного мнения, а потому повторяю – собирайтесь.
– Вы шутите, д’Артаньян, – уныло произнёс Маликорн.
– Я? Ничуть не бывало – серьёзен как никогда. Что невозможного видите вы в своём бегстве? Догонять вас наверняка поручат мне, а я ради такого случая забуду, пожалуй, дома шпоры, а?
– Спасибо, граф, – с чувством поблагодарил гвардеец, – но даже если меня не поймаете вы и вся французская полиция, которую тут же пустят по моёму следу, если мне удастся ускользнуть за границу, то и тогда я не желаю подвергать опасности свою жену, на которую не замедлит обрушиться всей мощью королевский гнев. О нет, нет, друг мой, тысяча благодарностей, но… я не могу. Знаю, что и вы на моем месте подумали бы прежде всего о мадемуазель де Бальвур, хотя я, разумеется, будучи капитаном мушкетёров, всеми силами старался бы переубедить вас.
– Выходит, – вздохнул д’Артаньян, – вы не хотите бежать?
– Везите меня в тюрьму, – ещё горше вздохнул Маликорн, – я сказал королю и повторяю вам, своему другу: я человек конченый…
– Не оттого ли, что до конца остаётесь дворянином? – гневно спросил мушкетёр. – Но нет, сударь, у нас с вами впереди ещё много пирушек и сражений, ибо… но вы твёрдо решились?
– О да.
– Тогда слушайте. Вы мне верите?
– Как в Евангелие, – на полном серьёзе отвечал Маликорн.
– Ну так я обещаю вам, что в Бастилии вы задержитесь не дольше месяца.
– О…
– Вы сомневаетесь?
– Как можно, граф? Ваше слово куда твёрже камня, из которого сложены стены Бастилии. Теперь я знаю, что через месяц буду свободен, вот и всё… Благодарю вас.
– Поблагодарите через месяц, – отмахнулся д’Артаньян, – ещё я советовал бы вам не ломать свою шпагу, а последовать примеру барона де Лозена, сдавшего свою мне на хранение. Ведь, согласитесь, нет ничего постыдного для дворянина в том, чтобы доверить шпагу другу.
– Сударь, я собирался просить вас об этом одолжении.
– Превосходно.
– И ещё…
– Всё, что угодно, друг мой – говорите, не стесняясь.
– Примите под своё покровительство мою жену… – тихо попросил Маликорн.
– А это само собой, – вскинул голову мушкетёр, – я уже поклялся вам в этом по дороге из Сен-Клу, разве нет?
– Да… да… Теперь я готов, граф, готов окончательно.
– Ну, так идёмте, сударь: солнце уже показалось из-за горизонта, а будет лучше, если при дворе в течение этих кратких недель не будут догадываться об истинной причине вашего отсутствия. По-моему, это излишне. А как вы считаете?
– Ваша правда, дорогой д’Артаньян, – усмехнулся Маликорн, – пусть не знают.
И, обмениваясь ничего не значащими фразами, значившими сейчас куда как многое, дворяне вышли из комнаты.
XXXV. На борту «Кастора»
Вероятно, читатель уже задался закономерным вопросом, почему описанию событий двух последних дней мы посвятили одиннадцать глав нашего повествования. Десятая часть – цифра для такого рода произведения огромная, но мы готовы объяснить сие обстоятельство.
День, а в особенности вечер версальского маскарада, и последовавшая за ним трагедия в королевской семье во многом предопределили дальнейшую судьбу героев романа. Воистину, эти двое суток выковали Людовику XIV пару таких врагов, каких до него мог позволить себе одновременно только Ришелье, а именно: д’Артаньяна и королеву Франции. Мария-Терезия Австрийская, ещё до костюмированного бала давшая согласие на участие в заговоре Арамиса, после памятных событий на лужайке стала им грезить. Капитан мушкетёров, до маскарада возмущавшийся вероломством Людовика, после него воспылал к королю ненавистью, а получив приказ арестовать Маликорна, стал презирать. Таким образом, круг замкнулся: сеть, столь долго и тщательно сплетавшаяся генералом иезуитского ордена, была беззвучно заброшена в мутные воды истории с тем, чтобы выловить из них славу или гибель.
Последние известия Арамис получил в одном из своих замков под Сарагосой на третий день после того, как за Маликорном захлопнулась дверь бастильской камеры. Ознакомившись с донесением духовника Марии-Терезии, он немедленно вызвал преподобного д’Олива, у которого кратко осведомился о состоянии «Кастора» – бывшего флагмана вест-индской эскадры барона де Клемана. Монах, сразу уловивший, о чём идёт речь, не сумел скрыть охватившего его необычайного волнения, отвечая:
– Фрегат в отличном состоянии, монсеньёр, и в настоящее время находится в барселонском порту.
– А команда? – задал вопрос герцог д’Аламеда, медленно потирая холодные ладони.
– Семьдесят французов под началом капитана де Пресиньи готовы принять смерть по одному слову монсеньёра.
– Великолепно. В таком случае поручите господину Пресиньи уведомить их, что случай не замедлит представиться: через два дня мы отплываем.
– Через два дня… – как эхо повторил монах.
