– Курьер будет в Барселоне от силы к завтрашнему утру, – развивал свою мысль Арамис, – ну, а мы с вами выезжаем нынче вечером и прибудем послезавтра…
На третий день, стоя у борта и тяжёлым взором пронизывая средиземноморские просторы, генерал иезуитов обратился к своему преемнику:
– Когда несколько лет назад, преподобный отец, я в последний раз поднимался на борт военного корабля, душу мою переполняла вселенская скорбь, а сердце разрывалось на столько частей, сколько грехов легло на него непосильным грузом в течение моей жизни. Тогда я потерял друга, будущее, даже имя… и был весьма близок к тому, чтобы утратить то, что отличает живого от покойника. В тот раз я дал себе зарок, что нога моя не ступит больше на палубу, и сейчас, признаться, испытываю некий священный трепет перед высшими силами, которые может возмутить подобное пренебрежение клятвой…
Отец д’Олива скромно промолчал, хотя у него так и вертелось на языке, что ни одному привидению, демону, да и самому Сатане несподручно связываться с магистром ордена, пускай он даже нарушает по дюжине обетов на дню.
– То, однако, что намерены мы предпринять, несколько оправдывает меня, надеюсь, в глазах Господа, – предположил Арамис, – ибо Ему, я слышал, угодно избавление страждущих, возвышение убогих и радость униженных: dijiciet potentes de sede et exaltabit humiles
[18]. Тем лучше, право – значит, место в раю нам обеспечено.
– Монсеньёр вполне уверен во всех звеньях цепи? – вкрадчиво спросил иезуит, и в его голосе острый слух Арамиса безошибочно определил нотки сомнения.
– Что я слышу, преподобный отец, – усмехнулся он, оборачиваясь к монаху, – а где же тот боевой задор, что рвался из вас не так давно?
– Он похоронен под руинами лилльских бастионов, – меланхолично пояснил монах, – минувшая война научила меня многому.
– Да так ли это? – прищурился Арамис. – Не могла же она научить вас робости, а вы, отче, явно робеете не перед трудностями, нет, а перед самим размахом заговора. О да, теперь я разрешаю так его называть, поэтому не стесняйтесь.
– Вы упомянули о робости, монсеньёр.
– И это понятно, – кивнул герцог д’Аламеда, – я и сам однажды настолько забылся, потеряв голову от величия содеянного, что провалил завершённое дело: отступил перед лицом повергнутого, истекающего кровью противника. Не повторяйте моих ошибок, преподобный отец, – не обольщайтесь чрезмерно, но и не пугайтесь! Запомните: только Бог нам судья, а пока мы имеем дело с людьми, у нас развязаны руки, но главное – мы в равном положении, пусть даже эти люди правят державами и целыми империями. Так придите же в себя…
– Благодарю, – выдохнул д’Олива, – однако…
– Что?
– Опасаясь навлечь на себя гнев начальника, повторю всё же свой вопрос: надёжна ли цепь, ибо если хотя бы одно звено…
– Это было бы верной гибелью, – не стал отрицать Арамис. – Ну, давайте размышлять вслух: её величество никогда ни от кого не была так далека, как сегодня от своего мужа. Не знаю, право же, кто из нас двоих больше жаждет скорейшей его смерти. К тому же не надо забывать, что она всё-таки испанка, сестра нашего короля и набожная католичка, неспособная понять и принять право властителей расторгать нерушимые соглашения. О нет, Мария-Терезия не подведёт нас: в нужный момент она, несомненно, выступит против супруга… То же и с Пьером: нет такого губительного чувства, которого не испытывал бы он к Людовику Четырнадцатому. Будучи свободен от предрассудков двора и эпохи, он с радостью обнажит шпагу против подлого и просто дурного короля. Ко всему прочему, – тут в глазах прелата загорелась гордость, – он любит меня как родного отца и как хороший сын поможет мне расквитаться с моим врагом.
– Очень хорошо, монсеньёр, – оживился монах, – но есть ещё капитан корабля.
– Это так, – согласился герцог д’Аламеда, – господин де Пресиньи действительно является важной частью плана, равно как и его люди. Впрочем, в отличие от её величества и д’Артаньяна, он-то сейчас с нами, а потому не расспросить ли нам его обо всём лично? Позовите его.
Отец д’Олива отправился на мостик, и через минуту вернулся с командиром. Тот был, по обыкновению, замкнут и немногословен, хотя в разговоре с Арамисом выказывал крайнюю степень почтительности, граничащей с преклонением.
– Итак, капитан, – улыбнулся ему генерал ордена, – вы знакомы с поставленной задачей?
– В полной мере, ваша светлость.
– Несколько месяцев тому назад у меня в замке вы заявляли, что вас не остановит перспектива выступить на стороне Испании против Франции, если при этом не погибнет ни один француз. Говоря так, вы вежливо отказывали Кастилии в своих услугах: можно ли было понять вас иначе? Но вот я нашёл именно такое дело, и вам ничего другого не оставалось, кроме как согласиться. Я прав?
– Как и всегда, монсеньёр, – кивнул командир.
– От вас одного зависит исход предприятия, и, если с той или другой стороны будут жертвы, их уж вы отнесёте на счёт собственной нерасторопности.
– Совершенно справедливо, – снова поклонился капитан де Пресиньи.
– Но вот что я хочу сказать вам, сударь, – медленно проговорил Арамис, вперив немигающий взгляд чёрных глаз – ночного кошмара Кольбера – в глаза офицера, – и лучше вам проникнуться смыслом моих слов. Итак, если вы, паче чаяния, считаете, что с вами обошлись дурно, поймав на слове и заставив пойти против отчизны, я, как дворянин, духовное лицо и представитель светской власти, охотно освобождаю вас от данного слова, и мы немедленно берём курс на Каталонию. Подумайте об этом, господин де Пресиньи; хватать честных людей за язык не в моих привычках. Подумайте и о том, что для вас, сообщника ваннского епископа, вытащившего его из петли и доставившего в Байонну, данное предприятие, возможно, последний шанс вернуться домой. Вы отказались принять от меня чин испанского адмирала, и это делает честь как вашей скромности, так и патриотизму. Единственная возможность отблагодарить вас – примирить с французским королём, а это возможно только путем захвата – бескровного, повторяю, захвата – интересующего нас острова. Вам непонятен смысл моих слов, да это и не важно, – вы же верите мне безоговорочно, так? Однако в вашей воле принять либо отвергнуть моё предложение, решайтесь.
Ни один мускул не дрогнул на каменном лице капитана.
– Меня ещё в детстве отец отвадил менять решения и брать назад данное слово. Я не приму его обратно даже от столь достойного и щедрого человека, как вы, монсеньёр, – отвечал он. – С Божьей помощью мы захватим островок без единого выстрела и сослужим тем самым, по словам вашей светлости, хорошую службу народам обоих королевств.
– Вы отличный дворянин, господин де Пресиньи, – молвил Арамис, – будьте уверены, его величество Людовик Четырнадцатый останется вами доволен.
– Всё в руках Господа, – покачал головой офицер, давая тем самым понять, что в этом-то он уверен вовсе не так, как ему хотелось бы.
