X. Иезуиты
Монсеньёр, нам следовало бы поехать другой дорогой, через Сен-Клу.
– Нет, это слишком долго, а мне нужно поспеть в Версаль как можно скорее. Однако, скажу я вам, французские дороги и по сей день оставляют желать много лучшего…
Такими фразами обменивались путники, трясясь в карете, запряжённой четвёркой превосходных лошадей. Дверцы кареты украшал герб, увенчанный герцогской короной. Колёса экипажа были сплошь покрыты жидкой грязью.
Дорога и впрямь была ужасной. Глубокая колея от колёс тысяч телег с материалами для отделки Версальского дворца, ежедневно сновавших одним и тем же маршрутом, полнилась липкой жижей. Несмотря на всё почтение к августейшей воле, путешественники, по незнанию или по необходимости ездившие этой дорогой, все до одного сыпали столь отборными ругательствами, что небесам становилось жарко.
К их числу, разумеется, не относились Арамис и отец д’Олива, коих легко было распознать по краткому диалогу, приведённому в начале главы. Два достойных прелата принимали тяготы своего путешествия как должное, проявляя долготерпение, которое сделало бы честь и Его Святейшеству.
– Клянусь честью, моё письмо ненадолго опередило меня! – воскликнул Арамис, сверкнув взором, вместившим былую весёлость юного мушкетёра.
– Оно, должно быть, попало в руки господина Кольбера дней десять назад, – согласился монах, – но позволю себе заметить, что, возможно, следовало бы сначала получить от него ответ, а уж потом, уяснив его намерения…
– Э-э, преподобный отец, вы чересчур рассудительны и к тому же не знаете этого человека так, как я. Уверен, что его намерения не противоречат интересам ордена. Что бы ни случилось, мы лишь принимаем любезное приглашение господина суперинтенданта, не более того. Хуже-то уж не будет, а?
Д’Олива с плохо скрытым изумлением внимал начальнику, стараясь постичь причину разительной перемены, произошедшей с тем воплощением суровой сосредоточенности, которое обычно являл собою генерал. Сейчас герцог жадно всматривался вдаль: казалось, он стремится не пропустить ни одного холма, ни единого деревца. Да и то сказать – ведь они были до боли знакомы ему с тех счастливых времён, когда он с отважными друзьями взметал пыль с этой самой дороги в бешеной скачке, соревнуясь в скорости с пулями и клевретами кардинала. Щёки Арамиса горели румянцем, рука крепко сжимала эфес шпаги.
Словно почувствовав недоумение спутника, Арамис обернулся к нему и с улыбкой продолжил:
– Поймите, преподобный отец, что это, вероятнее всего, мой последний визит на родину. Сам Господь сподвиг меня на это дело, послав неудачу вашей миссии: душою я был и остаюсь французом, что не мешает мне печься о благе Испании. Поэтому не удивляйтесь моей радости, быть может и чрезмерной.
– Слушаю, монсеньёр, – кивнул иезуит.
Поняв, что генерал всецело поглощён изучением родных пейзажей, он решил было вздремнуть и даже начал уже приводить свой замысел в исполнение, как вдруг негромкое восклицание вырвало его из объятий Морфея.
– Что случилось, монсеньёр? – встревоженно спросил он.
– Там отряд, – отвечал герцог д’Аламеда, указывая на дорогу.
Отец д’Олива высунул голову из экипажа и действительно заметил всадников, стремительно приближавшихся к ним.
– Да это серые мушкетёры, – заметил Арамис ровным голосом, зорко вглядываясь в даль.
Оценив обстановку, он со спокойным видом откинулся на сиденье, жестом велев монаху сделать то же самое. Через минуту экипаж остановился, у самой дверцы раздались цокот копыт и громкое ржание, а некто с гасконским акцентом задорно воскликнул:
– Именем короля!
Величественным жестом холёной руки отодвинув занавеску, Арамис выглянул в окошко и произнёс:
– Что угодно вам и вашим людям, господин офицер?
– Имею ли я честь говорить с герцогом д’Аламеда? – осведомился молодой человек с такой обезоруживающей улыбкой на открытом красивом лице, что холодный тон Арамиса невольно смягчился:
– Да, сударь, это моё имя. Будет ли мне позволено узнать ваше?
– Барон де Лозен, капитан мушкетёров его величества к услугам вашей светлости. Мне приказано сопровождать вас до Версаля, – представился всадник, отвесив собеседнику изящный поклон.
– Весьма польщён. Его величество оказывает нам большую честь, – учтиво молвил Арамис.
– Равно, как и мне, – отвечал Пегилен, не желая уступать испанскому гранду даже в любезности.
– Я с удовольствием замечаю, что преемником господина д’Артаньяна стал достойнейший дворянин Франции, и к тому же его земляк, – впервые улыбнулся герцог д’Аламеда.
Слегка опешивший Лозен не сразу нашёлся, что ответить этому вельможе, по всей видимости превосходно осведомлённому о положении дел при французском дворе. А когда открыл рот, было уже поздно – занавеска задёрнулась, и герцог воскликнул:
– В путь, господа!
Капитан скомандовал мушкетёрам, и они выстроились двумя рядами у обеих дверец кареты. Сам Пегилен возглавил кавалькаду, направившуюся в сторону сверкающей на солнце громады.
– Ну, преподобный отец, – вполголоса обратился герцог к иезуиту, – что я вам говорил? Такие почести не оказывают послам, с которыми намереваются обойтись, как с вами.
– Ваша правда, монсеньёр. Мне не высылали эскорта, – подтвердил д’Олива.
– Мушкетёры лучше всяких слов говорят о том, что Людовик Четырнадцатый изволил пересмотреть свои убеждения и пойти навстречу нашим требованиям. Разве не так?
– О, монсеньёр, быть может, это не совсем верно, – покачал головой проповедник.
Арамис с минуту изучающе смотрел на него, а затем, словно прочитав мысли собеседника, тихо рассмеялся:
– Браво, преподобный отец! Великолепно! Ваши рассуждения безупречны, и у меня, как и у д’Артаньяна, будет достойный преемник. Итак, вы тоже полагаете, что королевская милость – отвлекающий манёвр?
– Думаю, в этом нет ничего невозможного.
– И вы правы, – утвердительно склонил голову генерал ордена, – король, даже подписав конкордат, ни минуты не будет связан им. Я знаю его христианнейшее величество с дурной стороны: он не замедлит нарушить клятву в удобное для себя время. А в том, что на сей раз он скрепит договор своей подписью, я не сомневаюсь.
– Однако мне не совсем понятно…
– Что, преподобный отец? Говорите, я буду счастлив просветить вас, если это в моих силах. Надо же мне почувствовать, что ещё не время совершенно отойти от дел, и я могу быть полезен ордену и лично вам.
– О, монсеньёр! – укоризненно воскликнул монах.
– Не стоит скромничать, преподобный отец. Вы превосходный политик, и срыв вашего посольства ничуть не роняет вас в моих глазах. Иначе ведь и быть не могло – теперь я это понимаю.
