– Но я думал, что уже решено: я привезу барона в Версаль.
– Ну да, решено, вот приказ. Однако, граф, обращаю ваше внимание на то, что барон не вчера родился и, несомненно, поймёт, в чём дело, едва увидит вас. В конце концов, для него это уже в четвёртый раз. Соответственно, пресловутые молнии не возымеют никакого сколь-нибудь заметного действия, разве что позабавят Пегилена.
– Возможно, так оно и будет, если действовать согласно инструкции.
– То есть, сударь? Откройте мне ваш план.
– Вот он, государь: я вручаю приказ коменданту Бастилии, но с тем, чтобы о нём ничего не стало известно барону. Более того, когда его с завязанными глазами будут вести к закрытой карете, стражник намекнёт, что его, мол, переводят в другую тюрьму, подальше от столицы. Ручаюсь, что переживания, испытанные по дороге до Версаля в кромешной темноте, с сознанием собственной обречённости, должным образом подготовят господина де Лозена к раскаянию перед лицом вашего величества.
Минут пять король размышлял, затем рассмеялся:
– Да-а, представляю себе выражение лица Пегилена во время переезда.
– Государь, – серьёзно молвил д’Артаньян, – я предлагаю это не забавы ради, и совсем не для того, чтобы поиздеваться над бароном, а…
– Да кто об этом толкует, – отмахнулся Людовик, – я отлично понял ваши мотивы, граф, и они мне очень импонируют. Действительно, в таком случае раскаяние возможно, и даже искреннее. Значит, с завязанными глазами, без единого слова? Ну что ж, действуйте, сударь, я полагаюсь в этом деле на вашу находчивость и изобретательность.
– Я удаляюсь, ваше величество, – поклонился д’Артаньян.
Король милостиво кивнул, и капитан мушкетёров вышел из кабинета, окрылённый одержанной победой и торжеством своего ума над изощрённостью Людовика XIV. Через полчаса карета с тяжёлыми кожаными занавесками выехала из ворот Версаля.
XL. Присяга
Въехав в окутанный сумерками Париж, д’Артаньян направил коня к кварталу дю Марэ. Вскоре и он, и карета остановились во дворе огромного дома. Спешившись, юноша подошёл к закрытому экипажу и небрежно обратился к кучеру:
– Слушай, милейший, я, видишь ли, намерен задержаться у себя дома, и предвижу, что тебе очень скоро наскучит ждать меня в такой холод. Поэтому держи-ка, – он бросил ему монету, – вот тебе луидор. Можешь быть свободен до утра: когда мне вздумается, я найду себе кучера.
Тот рассыпался в благодарностях «монсеньёру», и спустя минуту единственный неудобный свидетель дела, задуманного д’Артаньяном, был одержим одной лишь идеей – найти трактир потеплее.
У входа мушкетёра встретил старый Планше, по обыкновению прослезившийся при виде молодого господина. Гасконец тепло приветствовал старика, обняв за плечи: ему была дорога любая память об отце – что уж говорить о верном его оруженосце, служившем будущему маршалу Франции полвека.
– Как поживаешь, Планше?
– Вашими милостями, благодарствуйте.
– А любезный Гримо?
– Ох, он ни на шаг не отходит от госпожи, которую знавал ещё в Блуа. Ваше сиятельство, верно, помните, что госпожа Ора – лучшая подруга мадемуазель де Лавальер, а та была невестой господина Рауля… пусть земля ему будет пухом… – и честный Планше заплакал.
– Ну-ну, успокойся, Планше, – произнёс юноша, пряча стиснутые зубы за ласковой улыбкой, адресованной управляющему, – с Божьего соизволения, скоро всё уладится.
– Может, оно и так, – тряхнул головой Планше, – может, всё и уладится, только ведь господина Рауля этим не вернёшь, и господина де Ла Фер – тоже. А как же господин де Брасье и Мушкетон! Нет, прошлого ничем не воротишь… ничем, ничем…
– Это так, зато можно попытаться изменить будущее так, чтобы не сожалеть о нём, когда оно станет в свою очередь прошлым, – спокойно заметил мушкетёр. – Атос, Портос, Арамис и мой отец именно так рассуждали и действовали, разве нет?
– Так… так, ваше сиятельство, и оттого-то и были непобедимы.
– Да я и сейчас не так уж плох, Планше, – раздался укоризненный голос позади них.
Это магистр общества Иисуса, неслышно спустившись по лестнице, прервал общение д’Артаньяна и его управляющего. Стоя в нескольких шагах от них, он с тёплой улыбкой смотрел на юношу, хотя и обращался к слуге.
– Ох, простите, монсеньёр, – смутился Планше, – я вовсе не то хотел сказать.
– Полно, любезный Планше, – пожал плечами Арамис, – распорядись лучше об ужине.
– Сию минуту будет исполнено, – спохватился управляющий и стремглав бросился на кухню.
– Герцог, герцог! – и д’Артаньян упал в объятия Арамиса, задыхаясь от переполняющих его чувств.
– Вот мы и встретились, сын мой, – сказал сановный прелат, запечатлев поцелуй на чистом челе юноши, – и, надеюсь, встретились для того, чтобы не расставаться больше никогда.
– Слава Богу, – обрадованно отозвался гасконец.
– Всё в твоих руках, Пьер, – будущее Франции, судьба христианского мира и счастье человечества.
– Преподобный д’Аррас говорил мне об этом, отец, – озадаченно кивнул д’Артаньян, – но ничего не объяснил.
– Он и не мог, – пожал плечами Арамис, – объяснить тебе это способен я один.
– Одно слово, герцог.
– Да, Пьер?
– Где госпожа де Маликорн?
– Она сладко спит в отведённых ей апартаментах, – мягко молвил герцог д’Аламеда, – а мы, если не возражаешь, могли бы побеседовать в кабинете.
– Как вам будет угодно, герцог, – быстро отвечал д’Артаньян.
– Это твой дом, – напомнил Арамис.
– Благодаря вам, – кивнул юноша, – идёмте же.
Они поднялись в тот самый кабинет, где генерал иезуитов впервые прочёл завещание маршала д’Артаньяна и где со стен на них, как и прежде, взирали благородные лица Генриха IV и графа де Ла Фер. Арамис предложил мушкетёру занять кресло с гербом, но тот воспротивился этому, в результате чего место за столом досталось ему.
– У нас мало времени, сын мой, – начал герцог д’Аламеда, – если я правильно понял, ты направляешься в Бастилию.
– Именно, – подтвердил д’Артаньян, – у меня приказ доставить барона де Лозена во дворец.
– Отцу д’Аррасу полагалось уведомить тебя о том, что мне необходимо попасть в Версаль вместе с Лозеном.
– Он предупредил меня также, что с вами будет спутник, – заметил юноша.
– Верно, – едва заметно напрягся Арамис, – я еду, вернее собираюсь ехать, не один.
– Не могли бы вы открыть мне смысл этой оговорки?
– С удовольствием, сын мой: сегодня я ничего от тебя не утаю. Во-первых, ты можешь, узнав всё, не пожелать становиться на мою сторону.
– Ах, герцог! – в восклицании д’Артаньяна слышался страстный упрёк.
