– Какая приятная и неожиданная встреча, дорогой мой господин д’Артаньян! – закричал он, заставив офицера поморщиться. – Чему обязан великой честью принимать вас в своём доме?
– Всё как обычно, господин де Безмо, – с улыбкой отвечал д’Артаньян, – королевская служба.
– Что, ещё один нашкодивший придворный явился составить компанию господам де Лозену и де Маликорну? Да, что-то зачастили вы ко мне, сударь. Я рад, разумеется, душевно рад вам, как и своим новым постояльцам, а всё же хотелось бы видеть вас и просто так, безо всякого повода, просто как сотрапезника и, не побоюсь этого слова, друга, любезный капитан. Ведь и ваш достославный отец, бывало, захаживал ко мне отобедать со своими друзьями… Дайте-ка вспомнить: ну да, граф де Ла Фер – исключительной души был человек, скажу я вам.
– Наверное, вы вспомните и господина дю Валлона, – в тон ему сказал юноша.
– Как вы сказали – дю Валлон? Хм-м… нет, никакой дю Валлон мне на память что-то не приходит.
– Тогда – барона де Брасье?
– И его не помню, – упрямо отрицал Безмо.
– Де Пьерфона?..
– Нет-нет, господин д’Артаньян, никого из них я не имел чести принимать у себя, хотя и уверен, что все трое – прекрасные люди.
– Возможно, вы соблаговолите вспомнить господина д’Эрбле? – рассеянно осведомился гасконец, утратив всякий интерес к разговору.
Комендант же, казалось, напротив, только начал его проявлять: услыхав грозное имя, преследовавшее его неотступно в ночных кошмарах, он весь задрожал, как сухой лист на ветру, и моментально съёжился, чувствуя, как сердце, миновав отяжелевший желудок, уходит в пятки.
– Господина д’Эрбле, ваннского епископа?.. – пролепетал он. – Но… клянусь вам жизнью своей и бессмертной душой, что не знаю его преосвященства.
Д’Артаньян в ответ лишь пожал плечами, демонстрируя крайнюю степень равнодушия к воспоминаниям молодости и прочим делишкам коменданта Бастилии.
– Значит, вас привела ко мне служба, граф? – дрожащими губами пробормотал Безмо.
– Вот именно, господин де Безмо, вот именно, – охотно подтвердил капитан мушкетёров, протягивая коменданту бумагу, – извольте ознакомиться с приказом его величества.
Главный тюремщик Франции торопливо пробежал глазами документ, задержав взгляд на подписи Людовика XIV, и сокрушённо вздохнул:
– Радость-то какая, господин д’Артаньян! А ведь барон пробыл здесь чуть больше месяца.
– Доводилось и дольше, а? – усмехнулся гасконец.
– М-да, бывало, он сидел около года… Но приказ есть приказ, а сожаления, как известно, не зарегистрируешь.
– Совершенно справедливо, господин де Безмо. Но это не всё.
– Что ещё, дорогой капитан? – насторожился комендант, крепче вцепившись в бумагу. – Вам, может, есть что добавить к этому совершенно, на мой взгляд, однозначному приказу?
Как видно, образ Арамиса, воскрешённый в сознании Безмо словами мушкетёра, заставил его вспомнить о правилах, неукоснительное соблюдение которых он с известных нам пор сделал своей религией.
– Как раз потому, что приказ по сути своей должен быть однозначен и не оставляет места двоякому толкованию, а также некоторым нюансам, его величество велел мне передать вам кое-что на словах, – доверительно сообщил д’Артаньян.
– Его величество король… самолично передал мне что-то через вас, граф? Ну так говорите же, прошу вас, не останавливайтесь! – почти взмолился похолодевший Безмо.
– Но… вполне ли вы уверены, что нас никто не услышит? – с притворным беспокойством спросил мушкетёр.
– О господи, о чём вы говорите, любезный господин д’Артаньян! Кто может подслушивать наш с вами разговор здесь, в Бастилии?!
– Вы правы, сударь. Так вот в чём заключается воля его величества: барон должен быть выпущен на свободу в обход обычных процедур.
– То есть? – содрогнулся Безмо, вспомнив один случай из своей практики, когда он пренебрёг инструкциями.
Д’Артаньян расценил реакцию коменданта по-своему:
– Ах, не волнуйтесь вы так, сударь – речь идёт о простом розыгрыше, пришедшем на ум его величеству сегодня за игрой на бильярде. Разумеется, доверяю я вам это строго конфиденциально, исключительно по дружбе.
– Понимаю, граф, понимаю и, поверьте, я глубоко признателен вам за это доказательство вашего расположения.
– Так вот, – уже по-свойски продолжал юноша, – король попросил… вы понимаете, господин де Безмо, король лично попросил вас…
– Да-да!..
– Король попросил вас перед освобождением крепко завязать барону глаза и уши, запретив ему по пути в другую тюрьму (речь, как я уже говорил, идёт о весёлом розыгрыше) заговаривать с сопровождающими его лицами, и вообще говорить.
– Завязать глаза… – наморщил лоб Безмо.
– И уши, сударь. Упаси вас бог забыть про уши! – остерёг его мушкетёр.
– Ну как можно – забыть про уши! Ого-го! Чтобы я, Безмо де Монлезен, забыл про уши, когда мне вашими устами напоминает о них его величество?! Ха!..
– Я вижу, вас на мякине не проведёшь, сударь! – восхитился д’Артаньян.
– Это точно, – подбоченился комендант, – многие пытались, граф, уж поверьте, да только ничегошеньки у них не вышло.
– Вот уж не сомневаюсь, господин де Безмо. Но, чёрт возьми, я уже и так порядочно замешкался.
– Ах, сударь, отчего же не сказали вы мне, что спешите? Я сию минуту сам отправляюсь к барону: такую тонкую операцию нельзя доверять тупому солдафону, могущему загубить всё дело и испортить развлечение его величеству. Решено: всё сделаю сам – наплету с три короба про другую тюрьму, завяжу глаза и уши, а сразу после спущу его вниз в лучшем виде. Про вас, конечно, ни слова.
– Вы всё поняли как нельзя лучше, сударь, – поклонился д’Артаньян.
– Как же иначе, дорогой капитан, как же иначе! Но я иду…
– Попрощаемся сейчас, господин де Безмо: внизу, при бароне, нам всё же лучше не разговаривать.
– Однако я очень крепко завяжу ему уши… хотя, вы правы, лучше не разговаривать. Всего доброго, господин д’Артаньян и, надеюсь, до скорой встречи.
– Рассчитывайте на это, сударь, – улыбнулся гасконец, раскланиваясь с комендантом.
Безмо и впрямь расстарался: не прошло и четверти часа, как он появился во дворе, ведя под руку Пегилена. Широкая бархатная повязка закрывала ему пол-лица, крепко стягивая уши: в такой нечего и думать увидеть или услышать что-либо. Де Лозен казался совершенно спокойным, хотя от того, что наговорил ему комендант, всякий мог тронуться умом. Подведя его к д’Артаньяну, Безмо громко сказал:
– Передаю в ваше распоряжение указанного заключённого, господин офицер.
Д’Артаньян кивнул и помог Пегилену устроиться в карете. После этого сел сам, и безмолвный Гримо щёлкнул кнутом. Через пару минут четвёрка лошадей вынесла тяжёлую карету из Бастилии.
