– Для таких случаев у меня есть это, – ужасно улыбнулся Арамис, приподнимая полу рясы и показывая кинжал.
Все четверо, не сговариваясь, перекрестились, и д’Артаньян с Арамисом вышли в галерею. Миновав несколько коридоров и два лестничных пролёта, капитан приблизился к дверям покоев Марии-Терезии Австрийской. Мушкетёры, завидев командира, вытянулись в струнку, а он, подойдя к ним вплотную, дружески к ним обратился:
– Как идут дела, господа?
– Всё спокойно, мой капитан, – отвечал добродушный де Лавардак, – ждём не дождёмся выступления на врага.
– Но-но, Лавардак! – возмутился д’Артаньян. – Ты знаешь, что полагается за разглашение государственной тайны?
– Прошу меня извинить, господин капитан, – смешался мушкетёр.
– Ладно, – кивнул юноша, делая вид, что собирается идти дальше.
Однако тут же подобрался и, нахмурившись, обернулся:
– Чьи-то шаги, не иначе?
– Похоже на то, – подтвердил второй кадет – безусый пикардиец Пюжоле.
Д’Артаньян, положив руку на эфес, вгляделся в тёмный конец коридора, откуда только что пришёл сам: из черноты выплывала фигура монаха.
– Мой капитан, – быстрым шёпотом обратился к нему Лавардак, – это, вероятно, духовник её величества – нас предупредили о его приходе.
– Что же, её величество не смыкает глаз по ночам? – подивился гасконец.
– Это понятно, ведь мы снова колотим испанцев, – подал голос Пюжоле.
– Верно подмечено, сударь, – холодно согласился гасконец, – ну да ладно: это точно преподобный д’Аррас собственной персоной… Здравствуйте, святой отец.
Монах медленно осенил его крестным знамением и вошёл в покои королевы, провожаемый почтительным поклоном капитана и благоговейными взорами часовых, поневоле зауважавших священника, с которым раскланивался их командир.
Войдя в покои французской королевы, Арамис последовал на свет одиноко горевшего ночника. И не ошибся: в кресле, стоящем рядом, восседала Мария-Терезия.
– Это вы, ваша светлость? – прошептала королева, устремляя на герцога жгучий взгляд прекрасных глаз.
– Я, ваше величество, – отвечал Арамис, откидывая капюшон и почтительно кланяясь.
Глаза королевы блестели, когда она протягивала руку для поцелуя ближайшему советнику своего покойного отца и фактическому правителю её родины. Арамис поцеловал руку Марии-Терезии так, как целовал некогда прекрасные руки блистательных герцогинь, чувствуя, что в данной ситуации быть рыцарем куда сподручнее, чем духовным наставником. К тому же сия ипостась была ему не в пример привычнее, а потому, преклонив колено и не выпуская из рук ладонь королевы, он продолжал:
– Я прибыл с тем, чтобы воздать должное испанской инфанте, нашей милостивой владычице, дочери моего благодетеля, и наказать врагов вашего величества. Довольно страданий и мучений выпало на вашу долю, так пусть же настигнет карающая десница ваших заступников всех, кто в дерзости своей посмел оскорбить государыню.
– Я знаю всё, герцог, – чуть дрогнувшим голосом произнесла королева.
– Тем лучше, ваше величество, тем лучше… Мне нет нужды, значит, открывать вам глаза на что-либо. Итак, вы прочли моё письмо?
– Да…
– Преподобный отец известил меня о вашем согласии спасти Францию.
– И Испанию, герцог… – неуверенно возразила королева.
– О, Испания находится нынче в куда более завидном положении, нежели Франция, государыня, хотя вы правы: могут пасть ещё тысячи кастильских солдат, если вы не воспрепятствуете этому.
– Я должна!
– Нет, – тепло улыбнулся Арамис, – вы всего лишь можете.
– Когда же, герцог?
Генерал иезуитского ордена выдержал паузу, прежде чем ответить:
– Завтра ночью.
Королева ахнула, порывисто вложив вторую ладонь в руки Арамиса.
– Уже?..
– Всё в вашей воле, государыня, – невозмутимо проговорил герцог д’Аламеда, – но знайте, что он уже в Версале.
Мария-Терезия закрыла очи, и по щеке её скатилась слеза.
– Всё в вашей воле, – повторил Арамис.
– Нет-нет, всё в порядке, не беспокойтесь, ваша светлость, – зашептала испанка, – в нашем роду не принято отступаться.
– Мне это известно, – кивнул прелат, – ведь и он является отпрыском Габсбургов.
– Но что он сам думает об этом?
– Смею предположить, именно это изложено в письме, что он поручил мне передать вашему величеству, – просто ответил Арамис.
– Он передал мне письмо? – поразилась молодая женщина.
– Вот оно, – генерал ордена протянул королеве конверт.
Письмо было не очень длинным: уже через пять минут, дважды перечитав, Мария-Терезия решительным жестом поднесла его к пламени ночника. Бумага вспыхнула и, упав на серебряный поднос, обратилась в пепел.
– Вы… знаете, что было в письме, герцог? – тихо спросила королева.
– Лишь в общих чертах, государыня, – не стал отпираться Арамис, чувствуя, что ему будет что добавить к тексту.
– Тогда скажите мне… нет, не надо… хотя, всё же скажите, как это возможно?..
– Я, кажется, понимаю смысл ваших слов, моя королева, – наклонил убелённую сединами голову герцог д’Аламеда, – и готов изложить вашему величеству свои мысли по этому поводу.
– Слушаю вас, герцог.
– Мне нелегко постичь образ мышления человека, выросшего в заточении и знавшего свободу на протяжении нескольких кратких дней, ваше величество. Однако я верю, что это вполне под силу вашему сердцу, государыня. Поймите же: этот принц никогда не знал не только любви, но и простой привязанности. Пробуждение его ото сна было ослепительным и быстротечным, как вспышка молнии, но оно всё же было! Он увидел свет, увидел придворных дам, увидел счастье, но не успел вкусить его плодов, ибо вновь на долгие годы был обречён на жалкое существование. Боже мой, я действительно не представляю, как он пережил тот жестокий удар, сохранив ясность мысли и чистоту души. Видимо, это от Бога, но я, скромный его служитель, могу всё же предположить, что в случае с Филиппом огромное значение имеет свежесть чувств и первое впечатление. Узнав, что благодаря вашему величеству он сможет вернуть себе свободу и всё, сопутствующее этому величайшему благу на земле, он попросил у меня ваш портрет, государыня. Я удовлетворил его просьбу и показал ему миниатюру, подаренную мне вашим отцом. Тогда принц преклонил колени перед вами, государыня, и со слезами… да-да, ваше величество – со слезами на глазах поклялся в вечной любви и преданности вам. Это так, ваше величество, и можете мне поверить: для него вы навсегда останетесь больше, чем женщиной, много больше, чем королевой. Вы – его божество… Не это ли было сказано в письме?
