– Вон!!!
Кольбер побледнел от нестерпимого ужаса и унижения. Мороз прошёл по коже собравшихся, ещё ни разу не видавших короля в таком гневе. В самом деле, Людовик XIV был страшен: глаза налились кровью, жилы на шее вздулись, зубовный скрежет был способен спугнуть вепря в чаще.
– Убирайтесь, сударь, вы наглец! – прошипел он.
Кожа министра пошла пятнами, и он, не поклонившись, чуть ли не бегом покинул кабинет. Король стоял, оперевшись кулаками о стол, с трудом переводя дыхание. Не глядя на советников, уронил:
– Благодарю, господа, все свободны. Все… за исключением графа д’Артаньяна.
Военачальники бесшумно удалились, оставив короля наедине с капитаном мушкетёров. Людовик кулём свалился на стул и, исподлобья глядя на гасконца, произнёс:
– Вы сегодня были необыкновенно пассивны, сударь.
– Мне нечего было добавить к советам господ де Лувуа и дю Плесси, – просто объяснил д’Артаньян, – на мой взгляд, их план безупречен.
– Вон оно что, – протянул король, – а мы-то было подумали, что вы оказываете господину Кольберу честь разделять его мысли.
– Я глубоко убеждён, – сказал мушкетёр, выдерживая пристальный взор монарха, – что единственно верным в данной ситуации может являться лишь суждение короля Франции.
Людовик XIV был, естественно, далёк от того, чтобы углядеть в словах юноши двойной смысл. Более того: его немало тронуло, и даже позабавило подобное проявление преданности со стороны человека, у которого, в сущности, были все основания смертельно его ненавидеть.
– Мы признательны вам за такой ответ, граф, – кивнул он, – будьте уверены: король сумеет воздать вам по заслугам.
– Я уверен в этом, – поклонился гасконец.
– Я принял решение наказать суперинтенданта, – на том же дыхании молвил король, переходя с величественного монаршего «мы» на простое человеческое «я». – Вас это не пугает?
– Мне казалось, – гордо вскинул голову д’Артаньян, – что я достаточно потрудился для того, чтобы доказать: страх мне неведом.
– Да-да, – поспешил согласиться король, – я обмолвился, граф. Вернее было бы сказать не «пугает», а «смущает».
– Что же, по мнению вашего величества, может смутить меня в решении наказать строптивого слугу, государь? – бесстрастно поинтересовался д’Артаньян, твёрдо решивший в последний день царствования Людовика XIV завоевать абсолютное его доверие, дабы облегчить задачу Арамиса.
– Но я хотел бы, чтобы вы поняли причины, сподвигнувшие меня к этому.
– Если не ошибаюсь, свидетелем одной из них я был только что, – невозмутимо сказал гасконец.
– О, далеко не самой главной, сударь, – отмахнулся король, – ведь это вовсе не первый случай неповиновения с его стороны.
– Однако, – возразил д’Артаньян, – то, что довелось мне услышать в этом кабинете, сильно смахивает на оскорбление величества, причём публичное, а значит – особенно неприемлемое. На мой взыскательный вкус, в том случае, когда непокорный подданный обвиняет своего сюзерена наедине, имеет место объяснение двух дворян, не более. Но, если то же самое происходит при свидетелях, это становится преступлением, и не думаю, чтобы я мог простить это господину Кольберу.
И король вновь поверил.
– Тогда вы… арестуете его, капитан.
– Немедленно, ваше величество? – просто осведомился д’Артаньян, деловито касаясь эфеса шпаги.
– Да, конечно, хотя… – замялся Людовик, – не спешите, сударь… Дайте мне поразмыслить над этим.
Д’Артаньян индифферентно молчал, пока король вынашивал свой замысел. Наконец тот вымолвил:
– Наверное, неуместно будет в начале новой кампании поднимать большой шум.
– Выходит, арест отменяется? – уточнил юноша.
– Ни в коем случае! За прилюдное оскорбление я в душе обрёк его каре, и теперь она неизбежна. Вы, граф, арестуете его ночью.
В глазах у гасконца потемнело при этих словах короля.
– Ночью… то есть – этой ночью, государь?..
– Вот именно, – подтвердил Людовик, воодушевляясь, – этой ночью. Но, сударь… если вам это почему-либо неудобно – скажите сейчас.
– Нет-нет, отчего же, – приосанился д’Артаньян, – просто в такой важный день я желал бы неотлучно находиться при короле.
– Вы и будете, сударь, – улыбнулся король, – будете целый день, и только ночью покинете меня ненадолго, чтобы арестовать суперинтенданта. Вам это подходит?
– Отлично, государь, – согласился мушкетёр, – только одно соображение.
– С удовольствием выслушаю, граф.
– Думаю, лучше всего осуществить данное мероприятие перед самым рассветом – тогда-то оно точно останется незамеченным.
– Здравое рассуждение, – одобрил король, – пожалуй, так мы и поступим. Эх, д’Артаньян, а ведь год назад я почти совсем было собрался арестовать его и уже готовился отдать приказ де Лозену… Вообразите только: он тогда, совсем как сегодня, осмелился грозить мне всевозможными карами за вторжение во Фландрию. Я, слава богу, сдержался, поступил по-своему и, в немалой степени благодаря вам, победил. Он, однако, ни на секунду не переставал брюзжать о расплате за грехи, как будто мало мне Салиньяка. Нет, чёрт подери, Кольбер ещё хуже Фуке: тот хоть почти никогда не возражал, а просто отсыпал деньги, если требовалось, да ещё и с лихвой. Решено, капитан: поступите с этим точно так же, как ваш отец поступил с тем, другим. Но будьте бдительны: Фуке в своё время едва не ускользнул от маршала.
– Будьте покойны, государь, – нарочито размеренно отвечал д’Артаньян, – я постараюсь не повторять отцовских ошибок. Уверен, что и господин Кольбер не повторит главной ошибки суперинтенданта Фуке.
Надо было видеть, как изменился в лице король:
– Что… что такое, сударь? – выдавил он, тяжело дыша. – Что вы имеете в виду, граф?..
Д’Артаньян предоставил Людовику XIV возможность подольше побыть наедине со своими призраками, прежде чем пояснить:
– Ну, как же, я уверен, что господин Кольбер не предпримет попытки к бегству.
– А-а…
– Итак, я буду иметь честь арестовать его до зари, государь, – подытожил мушкетёр.
– Действуйте, капитан, – слабым голосом отозвался король, – пока же… можете располагать своим временем.
Д’Артаньяну не было нужды дважды повторять подобные вещи. Поклонившись, он вышел из кабинета, оставив короля перед огромной картой провинции Франш-Конте.
XLV. Людовик XIV и Мария-Терезия Австрийская
Появление слуги с поручением от королевы отвлекло Людовика XIV от безрадостных раздумий. Одарив его высочайшей улыбкой, король спросил:
– Что угодно её величеству?
– Государыня изъявила желание увидеться с вашим величеством, как только представится возможность.
