– Графу де Тревилю к тому же покажется, что он именно своим усердием заслужил повышение.
– Ваша правда, государь, – согласился иезуит, – самое забавное во всём этом то, что господин де Тревиль уже второй раз за тридцать лет меняет место службы по причине чрезмерной близости к Сен-Мару
[23].
Д’Артаньян, превосходный знаток новейшей истории Франции, невольно улыбнулся при последних словах Арамиса.
– А что суперинтендант? – с надеждой спросил король.
– О, Кольбер счастлив: он снова самая могущественная фигура при дворе – теперь, после приёма, в этом не сомневается никто. Ещё вчера он проклинал короля, а сегодня первым готов воскликнуть: «Vivat rex in aeternum!» Превосходное начало, ваше величество, я преклоняюсь перед вашим талантом.
– Ну что вы, герцог! – удержал его Филипп, заключив Арамиса в объятья.
– Отец д’Аррас уже миновал Санс, я уверен в этом. Он будет мчаться без остановки и через неделю достигнет Сент-Маргерит, – прошептал герцог д’Аламеда.
– Я беспокоюсь, – помрачнел Филипп.
– И напрасно, государь, – уверил его Арамис, – преподобному д’Аррасу доводилось усмирять и не таких гордецов, как ваш брат. К тому же – и на губах его зазмеилась жуткая улыбка, – к тому же, мы не стали полагаться на его благородство: ту железную маску, которую надели на него, сам он снять не сможет.
– Несчастный, – прошептал король.
– Да, ваше величество, но был ли у нас иной выход? – быстро спросил Арамис.
– Нет, – покачал головой Филипп, – не было.
– Остаток своих дней он проведёт на Сент-Маргерит. Впрочем, если позволите, могу посоветовать вашему величеству перевести его через несколько лет вместе с тюремщиком в Бастилию, дабы держать под личным присмотром. Да и любезному господину Сен-Мару какая будет радость: стать комендантом Бастилии ведь это, верно, мечта всей его жизни.
– Я обязательно последую вашему совету, герцог.
– А теперь, ваше величество, вам пора в часовню, – напомнил Арамис, – не заставляйте её величество ждать вас.
– Да, меня ждёт королева, – прошептал Филипп и, обняв напоследок Арамиса, в сопровождении д’Артаньяна вышел из опочивальни.
XLIX. О том, как легко в XVII веке члены королевской семьи становились бастильскими узниками
Король с королевой не расставались в течение нескольких часов, повергая двор в смятение. Глаза монарха светились всей благодарностью и любовью мира, а Мария-Терезия, казалось, излучает счастье. После часовни они вместе проследовали в сад, а затем в зал Мира, где состоялась церемония приёма просителей, ни один из которых в тот день не ушёл неудовлетворённым. И только после завтрака и полуторачасовой беседы с глазу на глаз, проводив королеву до покоев, Филипп нежно распрощался с нею.
В кабинет он вошёл вместе с д’Артаньяном. Встав у окна, обратился к мушкетёру:
– Итак, граф, я поставил кузину в известность о своём решении. Очевидно, следует ждать грозы.
– Не сомневайтесь, государь, – вздохнул гасконец, – барон не из тех, кто с лёгким сердцем отказывается от герцогского титула и миллионов.
– А он достоин их? – спросил король.
– Думаю, да, ваше величество, – искренне отвечал д’Артаньян, – Пегилен отважен и благороден, но есть в его сердце и более сильное чувство.
– Какое же? – поинтересовался Филипп.
– Слепая преданность вашему величеству, – пояснил мушкетёр.
– Стало быть, он не захочет огорчать меня?
– Не захочет, – согласился юноша, – но огорчит обязательно – таков уж он.
– Если он, по вашим словам, граф, достоин почестей, так я могу и без этого брака пожаловать ему герцогский титул. Со временем, разумеется, и уж конечно после вас. Впрочем, вы-то станете герцогом в ближайшее время.
– Благодарю, государь, – поклонился капитан. – Я, поверьте, от души радовался бы такому развитию событий, но, увы, сомневаюсь в том, что это устроит Лозена. Он от природы крайне щепетилен, а ведь ему дано было слово.
– Но не мною, господин д’Артаньян, – заметил Филипп.
– Это верно, как и то, что ему этого не объяснить.
– Так что же, придётся арестовать барона?
– Не хотелось бы, ваше величество, но не исключено, что придётся. Поразмыслив в Бастилии, он, возможно, придёт к выводу, что герцогская корона сама по себе тоже неплохая вещь. Хотя, повторяю, я надеюсь на его благоразумие.
– По-моему, не стоит, граф, – усмехнулся король.
– Почему же?
– Я слышу шум.
– Правда, – кивнул д’Артаньян, прислушиваясь. – Это его голос.
Подтверждение не заставило себя долго ждать: с перекошенным лицом, пылая гневом, в кабинет ворвался Лозен. Даже не извинившись за внезапное вторжение, он выкрикнул:
– Государь! Я пришёл спросить ваше величество, чем я заслужил бесчестье, которое творится вашими руками?
Филипп почувствовал, что гнев барона неподделен, и сочувственно произнёс:
– Ну-ну, барон, успокойтесь, пожалуйста.
– Нет, государь, нет! – не унимался полковник. – Я не вынесу этого унижения, я, чёрт подери, не господин Кольбер, которому одного ласкового слова достаточно, чтобы снова валяться у ваших ботфортов!..
– Господин де Лозен! – попытался урезонить его д’Артаньян.
– А, и вы здесь, граф! – заметил его барон. – Кажется, вам нынче снова предстоит похлопотать со мной, вы уж извините.
– Прекратите, сударь, – всё ещё спокойно молвил король.
– Вы, государь, лишили меня чести, так заберите же и мою шпагу, – и Лозен, широким жестом обнажив клинок, двумя руками протянул его Филиппу.
– Пегилен, старина, – сменил тон король, – я знаю, что причинил тебе боль, но обещаю: я вознесу тебя так высоко, что ты забудешь о своих горестях.
– Нет, государь, – презрительно бросил де Лозен, – мне не нужны никакие дары от монарха, который не умеет держать данного слова.
– Господин де Лозен! – зазвенел голос короля так похоже на Людовика XIV, что д’Артаньян невольно вздрогнул. – Мы терпели ваш гнев, зная, что он вызван страданием, но, если вы отказываетесь покориться судьбе, мы не желаем видеть вас при дворе!
– Покориться! – зарычал Пегилен. – О, как любите вы это слово, мой король! Вы хотели бы видеть подле себя одних рабов, так? Ну так с гасконцами это не пройдёт: я рад был служить вашему величеству, но прислуживать никогда не буду, – и, швырнув шпагу оземь, вышел, с треском захлопнув за собой дверь.
