– Когда-нибудь вы это узнаете, преподобный отец, но не сегодня.
Монах почтительно кивнул.
– Вам, наверное, лестно будет узнать, что в тот день вы станете обладателем тайны, сделавшей меня тем, чем я являюсь ныне.
Д’Олива вздрогнул, но промолчал. Герцог д’Аламеда насмешливо продолжал:
– По крайней мере, есть одно обстоятельство моей жизни, о котором король точно не рассказал своему фавориту.
– Он не знал или… забыл? – спросил д’Олива, тут же упрекнув себя за наивность вопроса.
– Да нет. От таких воспоминаний не избавляются даже на смертном одре.
После этих слов в покоях повисло грозное молчание. Его нарушил Арамис:
– Суперинтендант теперь наш душой и телом.
Исподволь наблюдая за монахом, генерал с удовлетворением отметил, что отец д’Олива и бровью не повёл при данном известии. Арамис продолжал:
– Я попросил господина Кольбера об одной услуге, которую он немедленно согласился оказать.
– О!
– Более того: он выразил сожаление, что не имеет возможности исполнить просьбу тут же, не сходя с места. Я, как мог, успокоил его совесть. Он стал, знаете ли, на удивление совестлив, наш господин Кольбер.
– Вы говорите о…
– Да, о том деле, которое мы обсуждали в замке перед самым отъездом.
– Понимаю, монсеньёр. Значит, преподобный Паскаль нездоров?
– Плох, очень плох. Со дня на день ожидают самого худшего.
– Храни его Бог. Однако, если бы я мог знать…
– Что, преподобный отец?
– Если бы мне стала известна предполагаемая дата смерти, я…
– Вы?..
– Мог бы заказть службу в ближайшем монастыре ордена.
– Ах, это было бы весьма по-христиански. Ну, что ж, думаю, что отец Паскаль вряд ли переживёт десятое ноября.
– Значит, через две недели, монсеньёр?
– Да, преподобный отец. К тому времени я уже улажу земные дела д’Артаньяна и достойно подготовлю отца д’Арраса к его непростой роли. Он предупреждён, не так ли?
– Конечно, монсеньёр. Он предупреждён и ожидает приказаний в Нуази, под крылом аббата Базена.
– Превосходно! Ему не придётся долго ждать. Теперь слушайте внимательно, преподобный отец: завтра днём я уезжаю в Париж, дабы исполнить последнюю волю моего друга. Это займёт, может статься, пару дней. Вы за это время найдёте способ передать господину Дюшесу мои опасения относительно состояния здоровья отца Паскаля.
– Господин Дюшес?
– Королевский виночерпий: он вполне наш человек, и совсем недавно получил от ордена семь тысяч экю. Дело в том, что он очень близок к духовнику её величества, и наш священный долг – известить его о дне возможной кончины преподобного отца.
– Будет сделано, монсеньёр.
– Не привлекайте к себе внимания: просто назовите Дюшесу число.
– Десятое ноября…
– Именно так.
– А завтрашний приём, монсеньёр? Вы уверены, что от Испании не потребуют никаких уступок?
– Никаких. Господин Кольбер испытывает слишком большую признательность, чтобы не предупредить подобной неожиданности. Не думайте о переговорах, преподобный отец. Конкордат о нейтралитете – пройденный этап. Теперь следует готовиться к войне.
– Выходит, война неизбежна? Министр говорил об этом?
– Думаю, суперинтенданта хватил бы удар, узнай он об этом сейчас. Всё же война – дело решённое, как любит повторять его величество.
– И предотвратить её никак нельзя?
– Не думаю, что мои замыслы успеют воплотиться быстрее, чем намерения христианнейшего короля. Так что они будут направлены скорее на отражение удара, а не на его предупреждение. Но далеко не всегда победителем в схватке выходит нападающий. Когда король делает своим оружием вероломство, его особа перестаёт быть священной для подданных, и уж тем паче – для людей церкви. В этом деле мне видится лишь одно существенное затруднение…
– Дозволено ли мне будет узнать, какое именно, монсеньёр?
– У замысла есть голова, и даже неплохая, есть твёрдая рука и увесистый кошелёк, но ему не хватает шпаги.
– Шпаги?..
– Я знаю, вы возразите мне, что орден располагает целой армией. Но это всё не то, что нужно мне, и я с удовольствием сменял бы эти полчища на любого из моих друзей. Вот это были шпаги, клянусь честью!
– С нами Бог, монсеньёр.
– Да я не спорю, но это тоже не то. Поверьте, с д’Артаньяном, Атосом и Портосом я чувствовал бы себя намного увереннее, чем со Святой Троицей.
Иезуит ничем не выдал своего религиозного возмущения, а может, он его и вовсе не испытывал.
– В одном я уповаю на Господа, – с чувством сказал Арамис, – может, Он ниспошлёт нам такую шпагу. Воистину, это под силу только Всевышнему.
– Господь не захочет унижения католической Испании, – убеждённо заявил д’Олива и перекрестился.
Герцог д’Аламеда последовал его примеру, затем откинулся в кресле и с самым безмятежным видом принялся насвистывать старинный мушкетёрский марш.
XV. О политике, стилистике и счетоводстве
По завершении утреннего туалета, церемониал которого был подробно описан нами ранее, Людовик XIV велел Кольберу задержаться. Придворные, привычные к привилегиям суперинтенданта, разошлись.
Король был в превосходном расположении духа, и проницательному министру даже не было нужды задаваться вопросом о причине этого довольства. Ему уже доложили, что весь прошлый вечер король протанцевал с маркизой де Монтеспан. Сияя доброжелательной улыбкой, Людовик обратился к Кольберу:
– Не могу отказать себе в удовольствии заметить, что выглядите вы на удивление свежо, дорогой господин Кольбер. Вероятно, неплохо выспались?
– Я имел дерзость улечься в десять часов, – смело отвечал Кольбер, умевший подобрать нужный тон в разговоре.
– В десять, сударь?! – с неподдельным изумлением воскликнул король. – В десять?
– Точно так, государь, – поклонился Кольбер, – в десять.
– Это не слишком похоже на вас.
– Вашему величеству, видимо, благоугодно осчастливить своего слугу воспоминанием о его трудах? В самом деле, на королевской службе я ещё ни разу не спал больше пяти часов в сутки.
– Я об этом и хотел упомянуть, господин Кольбер. Именно ваше постоянное усердие и заставило меня удивиться внезапной сонливости в такой судьбоносный момент. Не примите же моё удивление за неудовольствие.
– Как можно, государь! Впрочем, именно в этот судьбоносный момент я впервые за много лет спал спокойно.
– О, извольте объясниться, сударь: всё это весьма загадочно и любопытно.
