– Ваше величество желает узнать, отчего на меня снизошло успокоение?
– А оно снизошло на вас?
– О да, государь, и только благодаря вашей мудрости.
– А-а, вот вы о чём.
– Да, государь, я говорю о договоре, который вы намереваетесь подписать. Как раз вчера я удостоверился в том, что испанцы целиком разделяют ваши устремления…
– Я думаю!
– …и это внесло в мою душу небывалый покой и умиротворение.
– Не слишком ли большое значение придаёте вы этому?
– Вряд ли можно переоценить перспективы союза между такими державами, как Франция и Испания, но если вашему величеству угодно ещё раз обсудить это…
– Вот именно. Давайте поговорим об испанских делах.
– Я готов.
– Вы сумели отстоять свою позицию?
– Следуя вашим указаниям, государь, я склонил послов к подписанию прежнего соглашения.
– Без поправок?
– Было оговорено особо, что документ не претерпит существенных изменений, – твёрдо сказал Кольбер. – Я лишь исполнял волю вашего величества.
– О, я ни в чём не упрекаю вас, господин Кольбер, и прекрасно помню свои слова. Будьте спокойны! Никаких новых условий? Хорошо. Никаких изменений? Замечательно! Никаких поправок к договору? Прекрасно! Но это всё имеет отношение лишь к политике, не так ли?
– Да, государь, – ответил озадаченный министр.
– Я от души хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Было ли вами сказано, что текст договора останется первозданным?
– Текст?
– Вспомните же. Упоминали ли вы о неприкосновенности текста, декларируя нерушимость самих условий?
– Текста, государь?
– Да, самого текста. Под текстом я разумею форму изложения этих самых условий, терминологию и грамматическое построение предложений.
– О, я не силён в грамматике, государь, но полагаю, что первенство в дипломатии принадлежит содержанию трактата, а не его стилистике.
– И?..
– Это значит, что послы не станут пенять на стилистические метаморфозы, если они не затрагивают сути проблемы, то есть буквы и духа договора.
– Я именно это и желал узнать, спасибо. Договор при вас?
– Вот он, государь.
– Ну так вот, господин Кольбер, я непременно подпишу его сегодня.
– Превосходно, государь. Я не сомневался в решимости вашего величества.
– Говорю это затем, чтобы вы не волновались попусту. Скажу больше: в документ не будет внесено никаких изменений.
– Рад это слышать, государь, ибо он полностью соответствует интересам Французского королевства.
– Политических изменений, сударь.
– Политических?
– Ну конечно, политических. Я оставляю за собой право на стилистические исправления. Вы, может, хотите возразить?
– Нет, государь.
– Я так и думал. Да это сущие пустяки, и напрасно вы переживаете. Ради восстановления вашего душевного равновесия я внесу эту поправку прямо сейчас.
– Поправку?
– Да, всего одну. И она столь ничтожна, что господин д’Аламеда наверняка и не заметит её.
– В таком случае стоит ли…
– И в этом, и в любом другом случае – такова моя воля, – живо перебил его король, – и моим министрам следовало бы считаться с нею. Да полноте, господин Кольбер. Считайте это моим капризом или, если угодно, прихотью.
Суперинтендант, знавший цену королевским капризам с точностью до денье, а также лучше других разбиравшийся, во сколько в конечном итоге обходятся казне прихоти Людовика, невольно напрягся в ожидании.
– В договоре, кажется, есть пункт о ненападении Франции на испанские земли?
– Ах, разумеется, государь. Это одно из главных условий… неужели ваше величество желаете править именно его?
– Совсем незначительная поправка, сударь, имеющая к тому же своей целью воздать почести Габсбургскому дому.
– Коли так, государь…
– То вы не против, правда? Вы оправдали мои надежды, господин Кольбер: я знал, что вы сумеете оценить такой жест. В самом деле, в договоре то и дело упоминается Королевский совет, и гораздо реже – Карл Второй, который, несмотря на малый возраст, капризы её величества Марианны и устремления Дона Хуана, всё же король!
– Вы, конечно, правы, государь, – согласился успокоенный Кольбер.
– Думаю, да. Итак, вы согласны?
– Всецело!
– Я рад. Тогда благоволите внести поправку такого рода… Но прочтите прежде этот пункт.
– Читаю, государь: «Французское королевство, в свою очередь, берёт на себя обязательство воздерживаться от любых враждебных действий против испанских владений, а также, буде в том…»
– Довольно, сударь.
– Но тут ещё не всё.
– С меня хватит и этого. Видите, как я неприхотлив.
– Я слушаю, государь.
– Да просто исправьте слова «испанские владения» на «владения, по праву унаследованные его католическим величеством Карлом Вторым от своего отца – Филиппа Четвёртого». Это получится хоть и длиннее, зато не в пример красивее, а главное – дружественнее. Тут и дань памяти моего тестя, и признание прав наследника. Вы знаете, господин Кольбер, что из-за моего брака многие в Европе поговаривают о притязаниях Бурбонов на испанский престол. Мне порядком надоели эти болтуны, а подобной фразой я разом положу конец подозрениям.
– Несомненно, государь!
– Вы, значит, находите мои рассуждения правильными?
– Я нахожу, что они превосходны и вполне достойны вашего величества.
– Эта поправка никоим образом не может повлиять на переговоры, разве не так?
– Разве что положительно, государь. Но…
– Что, сударь?
– Должно ли мне внести эту оговорку везде, где упоминаются «испанские владения»?
– Не стоит, – поморщился король, – это было бы неуместно. Сделайте то, что сказано.
– Это всё?
– Всё, господин Кольбер. В остальном договор останется неизменным.
– Прекрасно! Я немедленно распоряжусь переписать соглашение начисто.
– Сделайте милость. Но прежде расскажите мне об аудиенции, которую вы дали послу.
– Послу?
– Да, послу. Разве вы не отпустили монаха после первых минут разговора?
– Так и было, государь, – признался похолодевший министр. – Преподобный отец почувствовал недомогание и попросил разрешения отдохнуть.
– И вы вели переговоры исключительно с герцогом д’Аламеда? Наедине?
